Евгений Войскунский - Девичьи сны

— Бездействие власти подстрекает их! Неужели непонятно?

— Почему бездействие? — возражает Кязим. — Мы дали ответ. Наш Верховный Совет расценил постановление Армении как недопустимое вмешательство в суверенитет Азербайджана.

— Бумага! — кричит Вагиф. — Обмен бумагами ничего не даст!

— Чего вы хотите? — Кязим вытирает губы салфеткой. — Чтобы мы объявили Армении войну?

— Ой, ну хватит! — морщит белый лоб Эльмира. — Сколько можно-о?

Фарида подхватывает:

— Они все зациклились. Карабах, Карабах. Как будто больше нигде ничего нет. Я газет не читаю, но по телевизору смотрю — такие события! В Чехословакии, Венгрии, в ГДР… Я в турпоездке была — чехи такой спокойный народ, а смотрите, как они все перевернули…

— Бархатная революция, — подсказывает один из гостей.

— Ну, это же Европа, — говорит Котик. — В Европе бархат. А у нас — наждак.

— Наждак! — Вагиф хохотнул, запрокинув голову. — Ай, правильно сказали. Бархат — зачем? Как раз наждак нужен.

Тут раздается звонок, такая мелодичная трель. Котик идет открывать и возвращается с Володей. Как будто с самим собой — молодым… Володя, по случаю семейного торжества, сменил джинсы и куртку на темный костюм и белую водолазку, красиво подчеркивающую смуглость лица. Но вид у Володи совсем не радостный. Я слышу, как Эльмира тихо спрашивает его, поцеловав:

— Что случилось?

— Ничего особенного. — Володя садится рядом с ней. — Можно я штрафную выпью? Ваше здоровье, дорогие мама и папа. — И, приняв из заботливых рук Эльмиры ломтик хлеба с красной икрой, сообщает как бы между прочим: — Сегодня к нам в больницу привезли четырех избитых. Обычно — одного-двух в день, а сегодня четырех.

— Кто же их избил? — спрашивает Котик.

— Не знаю. — Володя быстро управляется с закуской. — Я, собственно, там уже не работаю, папа…

— То есть как?

— Дадашев подписал приказ о моем увольнении.

Эльмира ахнула:

— На каком основа-ании?

— Написано: в связи с реорганизацией отделения. Но никакой реорганизации нет. Просто от него потребовали, чтоб выгнал из больницы врачей-армян. Дадашев их боится. Этих… из Народного фронта…

Котик остро взглядывает сквозь очки на Вагифа:

— Так это ваши люди ходят, требуют, чтоб выгнали…

— Нет! — прерывает Вагиф. — Мы не занимаемся провокациями! Провоцирует противоположная сторона! — Он возбуждается, глотает слова. — Но в движение вступило много беженцев!

— Раз вы их приняли, значит, ваши люди. Как же не стыдно здесь, в Баку — в Баку! — возбуждать националистические страсти?

— Константин Ашот-вич! Вы всю жизнь в Баку живете — видели, чтобы азербайджанский народ когда-нибудь… Зачем вы так… Мы простой народ… хочу сказать, простодушный… Кто к нам хорошо относится, того ни-ког-да не обидим!

— Вагиф, успокойся, — говорит Фарида. — Не кричи, очень прошу.

Бедная девочка. Я вижу, как ей неловко за своего избранника. Но ведь можно и Вагифа понять. Пучеглазенького, нервного…

— Да, всю жизнь в Баку живу, и были самые добрые отношения… хотя, конечно, начальники бывали разные, попадались и напыщенные болваны… — Котик нервничает не меньше Вагифа. — Но такой ненависти, как сейчас, действительно никогда…

— Какая ненависть? — всплескивает руками Эльмира. — Жили вместе, дружили. Юля, скажи, разве мы смотрели, кто какой национальности-и?

— Это, мама, твои детские воспоминания, — говорит Володя. — На самом деле идиллии не было. Во всяком случае, в мои школьные годы. Я помню, какая драка была на стадионе, когда «Арарат» выиграл у «Нефтяника». А кровавая стычка в Кировабаде в шестьдесят каком-то году?

— Что ты хочешь сказа-ать?

— Ничего, мама. — Володя положил себе на тарелку горку плова, желтого от шафрана. — Ничего, кроме того, что болезнь, загнанная глубоко внутрь, теперь выплеснулась наружу. Вот и все.

— Какая болезнь? — Это скороговорка Вагифа.

— Национализм.

— Вы извините, я скажу! Драка на стадионе, драка в Гяндже, карабахские дела — всюду начинали армяне! Нац-нализм, да? Именно! Но только армянский! Из-за него все… Володя сказал, его уволили как армянина. Мы против! Но вы учтите — кто ходит по Баку, кто требует?

— Еразы, — говорит кто-то из гостей.

— Пускай еразы, а мы говорим — беженцы! Почти двести тысяч азербайджанцев выгнали из Армении! Из Кафана, из Зангезура — они веками там жили, ни-че-го не требовали — крестьяне, да! Они на базары армянских городов овощи везли, продавали. Кому мешали? В чем виноваты? Их выгнали из домов, дома жгли, овец угоняли — давай иди в свой Азербайджан! Зима восем-сят восьмого — восем-сят девятого холодная, беженцы шли пешком через перевалы, в горах снег, люди замерзали! Дети, старики умирали в пути! Это кому надо?

— Я не оправдываю армянские власти…

— Ни одного азербайджанца там не осталось! Представьте, какое у них озлобление! Без жилья, без работы! Без земли! Вот они ходят, требуют, чтобы армян тоже выгнали…

— Ты все объяснил, Вагиф, — говорит Володя, положив вилку. — А вот мне — что посоветуешь делать? Моя армянская половина кричит от боли, когда ее режет в Сумгаите моя же азербайджанская половина. Моя азербайджанская половина вопит от обиды, когда ее выгоняет из домов армянская половина. Как мне жить, уважаемый член Народного фронта?

— Что тут скажешь? — Вагиф, высоко подняв густые брови, разводит руками. — Пускай твоя армянская половина откажется от притязаний на Карабах. Тогда азербайджанская половина вернется в свои дома и не будет требовать выгна… изгнания армян.

— И осудит тех, кто резал армян в Сумгаите, да? Ты просто забыл это добавить. Да?

— Я не забыл! Мы все помним! Перед Сумгаитом был Аскеран — там убили двух азербайджанцев!

— Значит, за кровь двух азербайджанцев в Аскеране — кровь сотни армян в Сумгаите?

— Не сотня! Погибло тридцать два! Из них шесть азербайджанцев!

Я сжимаю виски ладонями. Невозможно, невозможно это слушать… А Володя — всегда такой сдержанный — почти кричит:

— Ты понимаешь, что произошло в Сумгаите? Врывались в квартиры, зверски убивали металлическими прутьями, сжигали людей, насиловали женщин! А милиция бездействовала! А в официальных сообщениях погром и резня названы бесчинством, нарушением порядка. А вместо серьезного судебного процесса — жалкая комедия суда над тремя. Ахмедов, Джафаров, Исмаилов. Только трое убивали в Сумгаите? «Из хулиганских побуждений», как сказано в приговоре? Что это, как не поощрение — давайте, громите, режьте армян еще, наказания не будет…

— Мы против резни!

— Если против, то почему промолчали? Азербайджанская интеллигенция, писатели — почему не осудили погром в Сумгаите? Не выразили сочувствия? Где знаменитая дружба народов?