Валерия Орлова - Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

Страх. Снова страх. И тревога жарких летних ночей. Сколько раз снится один и тот же сон? Сколько раз еще придется просыпаться от собственного крика, словно выныривать на поверхность из зыбкого болота воспоминаний. Прошлое не желает отпускать его.

Петр резко сел. Неприятная ночь. Липкая, как пот, каплями усеявший спину и лоб. Полная ужасов тьма расстилает свой покров. Что делать? Яркие образы не давали покоя. Красные, разгневанные лица людей, осаждающих Красное крыльцо. Стрельцы, верные псы Софьи, преследовали его, маленького мальчика. А он бежит, стремится туда, где безопасно. Но такого места нет… Он еще слишком мал и беспомощен; слишком одинок, чтобы противостоять всепоглощающей власти сильных мира. Софья, его мучительница, ночной кошмар.

Софья черной птицей мчится за ним по пятам.

Все случилось много лет назад, но прошлое не отпустит.

Петр помнил, как царица Софья держала его на руках, приподняв, а у Красного крыльца бушует толпа стрельцов, требует царя. Пока отец сгорал, подобно свече, в тесной, душной комнате, люди разделились на два лагеря. Одни хотят Ивана, другие — Петра. А двум маленьким мальчикам и дела нет до этой свары. Им еще расти надо. Софья держит на руках Петра, а князь Голицын — Ивана… Петр помнил уверенное, твердое прикосновение полных рук царицы, ее внимательный, злой взгляд, величественно приподнятый подбородок. Она всегда сознавала свою власть над народом, знала, что ни у кого не хватит сил противостоять ей. Эта уверенность сквозила в каждом ее движении, в каждой ее позе. И так и было.

В тот год почил царь, Алексей Михайлович. Долго мучился. Он лежал в затемненной комнате, на перине, пропитанной потом, дурно пахнущей, и едва мог поднять руку — до того ослаб… Пространство озарял только слабый свет свечей, ставни даже днем были закрыты. Царь никогда не был один. Вокруг постоянно крутились бояре, князья, Софья…

В последний день жизни царя Петр, тогда еще маленький мальчик, был у его смертного одра. Он сидел, боясь пошевелиться, вздохнуть, пока тут же, в углу, перешептывались князья, спорили о том, кому передать правление. Взволнованное лицо князя Василия Голицына было красным из-за жары. Он что-то упорно твердил остальным, иногда взмахивая руками и даже притоптывая ногой, голоса однако не повышал. Охотнее всех ему отвечал князь Добролюбов.

Перешептывания прекратились, как только отворилась, тихо скрипнув, дверь. Вошла Софья. Она двигалась уверенно и тяжело. На круглом румяном лице застыло хмурое выражение. Надменный взгляд был направлен вперед, такой взгляд никогда не опускается долу в смущении, никогда не прячется. Царица была дебела и мясиста и внушала страх. Ее некрасивое лицо с грубыми, решительными чертами было напряжено. Сила исходила от нее. На гордо поднятой голове была черная накидка.

Взгляд ее скользнул по мальчику и тут же обратился на шептунов.

Что было дальше, Петр не знал, так как выбежал из комнаты, где умирал отец.

В семействе «тишайшего» царя Алексея Михайловича было семь дочерей. Шесть из них — Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Мария, Феодосия — были от первого брака самодержца с Марией Ильиничной Милославской. Пять сестер безропотно коротали свои дни в глухих царских теремах и смиренно покорились судьбе. Иной была царевна Софья Алексеевна.

Не красавица, излишне тучная, с суровым лицом, она казалась старше своих лет. Софья, однако, и не стремилась пленять красотою. С детства она много читала, свободно говорила по-польски, среди ее учителей были образованнейшие люди. Идеалом стала греческая царевна Пульхерия, взявшая власть из слабых рук брата и долго царствовавшая в Византии.

Бойкая на словах, хитрая, со смиренным благочестием на лице и неукротимыми страстями в сердце, она сумела более других заслужить доверие отца.

Софья обладала не только различными талантами, но и сильным, решительным характером, дерзким и острым умом, побудившими эту женщину захватить власть.

Когда Софья была маленькой, ее, как и положено, отправили в женскую половину дворца, где воспитанием ребенка должны были заниматься женщины. Ничто не предвещало девочке великого будущего. Более того, в то время судьба будущих царевен была предопределена. С ранних лет их обучали нехитрым наукам ведения домашнего хозяйства, рукоделию и чтению церковных, книг, запрещая проявлять чувства, эмоции и непокорность характера, а по достижении зрелого возраста царских дочерей отдавали в монастырь, где они проводили жизнь в затворничестве и чтении молитв.

Однако такая жизнь подрастающую девочку возмущала все сильнее, и все чаще придворные и многочисленные няньки замечали непокладистый и дерзкий характер молодой царевны. Когда же про тяжелый нрав семилетней Софьи донесли царю, тот не только не был рассержен, но и приказал заняться серьезным воспитанием дочери, наняв той самых лучших наставников и учите лей. Так, к десяти годам девочка освоила грамоту, чтение, науку, историю и иностранные языки.

Слухи о необычной царевне расходились за пределами дворца, а царь-отец гордился дочерью и даже, вопреки всему, стал брать ее в свои поездки по стране. Перед умом и мудростью юной девушки преклонялись приближенные, о ее эрудированности и проницательности ходили небывалые легенды, а мужчины, казалось, даже не придавали значения тому, что Софья вовсе не обладала правильными чертами лица и статной фигурой. Напротив, она была чуть полновата, с резкими, угловатыми движениями и крепким, далеко не женским телосложением.

Вместе с тем в мужчинах царская дочь вызывала искренний интерес и симпатию, однако ее сердце молчало.

Петр рос, точно шелудивый щенок. Никто особенно за ним не присматривал. Наталья Кирилловна, мать, очень любила своего сына, однако сил у нее не хватало. Она никогда не отличалась сильным здоровьем, и Петр при первой же возможности сбегал из-под ее не слишком бдительного ока. Был еще Никита Зотов, который обучал мальчика молитвам, чтению и письму. Учитель он был, наверное, хороший, и много чего знал интересного, но как напьется — хоть вешайся. Терял всякую способность соображать, и куда уж тут уследить за маленьким проказником. Да и Петруша не особенно старался проявлять усердие в науках. Читал через пень колоду, грамоту так и не освоил. Не любил ее, и все тут. Протестовал и злился, когда ему делали замечание. Наталья Кирилловна только и повторяла: «Батюшки мои! Что же это за царь такой, если он собственного языка-то не знает и этикету не обучен. Знай — из пушек палит да солдатню гоняет. Надо бы грамоте его усерднее поучать». А Никита Зотов лишь кивал, смирно стоя перед царицей, а на следующий день напивался так, что чертям становилось дурно, и было ему уже не до мальчика.