ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

— Сколько надо времени, чтобы освоить автомобильную линию? — спрашивает он рабочего Б, Шунина.

— Все время приходится осваивать новое, — отвечает рабочий.

— Трудно это? — спрашивает глава государства, претендующего на ведущую роль в мировой технике.

— Трудно, но надо осваивать.

— По секрету один вопрос: сколько вы получаете?

— Достаточно.

Такой ответ Андропова вполне удовлетворяет. Что скрывается за словом ’’достаточно”, почему достаточно? — его не интересует. Ему нужно соблюсти видимость, чтобы можно было в газетах написать о его встрече с рабочим классом.

Он выслушивает, что говорит начальница отделочного цеха Комарова, жалующаяся на то, что мужчины в цех не идут, так как производство считается вредным. И что же генсек партии, провозгласивший своей целью заботу о благе трудящихся? Приказал он тут же запретить ставить на вредное производство женщин? Весь его разговор с рабочими пуст, лишен ка-кой-либо оригинальности, какой-либо свежей мысли. Он просто отнял время, беречь которое призывает. Андропов хочет создать впечатление движения, пытается расшевелить брежневское застоявшееся болото; но на советское общество, ждущее радикальных премен, это оказывает такое же воздействие, как на смертельно больного стимулирующие уколы.

Одновременно наносится удар по оставшимся еще на свободе участникам диссидентского движения. Еще более тяжелым становится положение сосланного в Горький Сахарова. Строптивый академик давно был бельмом на глазу Андропова. Он помнит, как в разгар чехословацких событий ему доставили распространявшиеся в Самиздате сахаровские ’’Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”, содержавшие такие требования: ’’Должен быть разработан проект закона о печати... безответственная и бессмысленная цензура уничтожена, — писал академик Сахаров, — дискуссия в обществе и поиск правды должны поощряться,.. Политические заключенные должны быть осво-бождены... Разоблачения Сталина должны быть доведены до конца... влияние неосталинистов должно быть строго ограничено...”.

Кроме Сахарова, преследованиям подвергаются религиозные активисты, неофициальное движение сторонников мира.

Тех, кто в правлении Андропова хотел видеть период этакого ’’просвещенного кагебизма” ждало разочарование. Это скорее напоминало реставрацию — возврат к сталинским временам. То, что молодому Андропову не удалось осуществить под руководством Сталина, он осуществлял ныне, сам став руководством. Он знает, на чем играть. Глубоко укоренившаяся в народе неприязнь ко всему иностранному, необычному служит для него питательной почвой для взбивания антиамериканской истерии. И в этом он тоже точно следует сталинским рецептам. Если раскрыть газеты конца сороковых — начала пятидесятых годов, то в них можно найти те же выражения об угрозе со стороны американских империалистов, что и спустя три десятилетия. Режим вернулся к наиболее привычному своему состоянию — активной конфронтации с Западом.

Собственно говоря, советский режим никогда не придерживался так называемого мирного сосуществования. СССР понимал, под мирным сосуществованием захват одной страны за другой руками наемников и подрыв демократических государств изнутри. Именно так все и происходило во времена пресловутой брежневской политики разрядки напряженности. Другой известный Советскому Союзу вариант поведения на международной арене — это сталинская холодная война. Шагнув назад, через время Брежнева и Хрущева, Андропов попытался связать современность со сталинизмом. Он явно тяготел к открытому агрессивному сталинизму.

В канун 1983 года те, кто в Советском Союзе еще не потерял смелости и кто еще доверял своему собеседнику, поздравляли друг друга так: „С Новым тридцать седьмым годом!” То, как круто забирал новый генсек, явно напоминало атмосферу 30-х годов. Следуя гитлеровско-геббель-совскому приему, он находит народу очередного внутреннего врага, на которого можно направить его гнев, как когда-то на вредителей, потом на космополитов. Теперь Андропов выбирает мишенью тех, против кого народ уже давно затаил гнев: против беззастенчиво грабящего его слоя советского общества, которому Джилас дал имя „новый класс”. Этот класс состоит не только из высокопоставленных партократов, но и из известных ученых, и артистов, и писателей, и генералитета, и спортсменов, и многих других, кого государство сочло важным отметить специальными привилегиями. Пробиться в состав „нового класса” — цель жизни советского человека. Он знает, что, только заняв место в ряду избранных, он сумеет жить по-человечески. Это открывает ему доступ в специальные магазины, больницы, санатории. Это даст возможность обладать дачей, автомобилем, ездить за границу, привозя оттуда все — от телефонных аппаратов до унитазов. Эта элита знает, что собой представляет советская действительность, и не хочет иметь ничего общего с ней! При каждом удачном случае она стремится заполучить командировку на „разлагающийся Запад”, да и в Советском Союзе создает для себя западные ’’оазисы” со всеми атрибутами западного образа жизни: ”кол-герлс”, виски, новейшими проигрывателями и порнофильмами, которые через некоторое время в большом количестве изымут при обыске у кандидата в члены бюро и заведующего международным отделом ЦК ВЛКСМ Игоря Щелокова, сына бывшего министра внутренних дел.

Еще при Сталине партократы, начиная с секретарей обкома, стали получать так называемые ’’конверты”, в которых похрустывали денежные знаки. Возможно, Сталин, установив эту взятку, рассчитывал, что она предотвратит взымания ими взяток с других. Не предотвратила. И при Сталине за прописку в Москве брали деньги. Хрущев ’’конверты” в 1956 году ликвидировал, но открыл для элиты специальные магазины, где можно было все получить по очень низкой цене или бесплатно. Взятка, которую кремлевские боссы платят своим подчиненным, продолжала жить, приняв иную форму.

„Новый класс” — пишет Джилас, — берет себе львиную долю хозяйственных и всех вообще достижений, которыми он обязан труду и самопожертвованию народных масс”. Сколько же их, тех, кто принадлежит к „новому классу”? Называют цифру в один миллион. Это те, кто пользуется привилегиями постоянно. Но ведь советский режим разработал сложную систему поощрения меньшинства за счет ограбления большинства, приобщая к „барскому столу” то одних, то других. Так что размер элиты непостоянен.

Такая система и позволяет стоящим у власти эту власть в руках удерживать.

Лживость и лицемерие Андропова проявлялись в том, что, обрушившись на взяточничество, он не посмел коснуться взяток, даваемых советским режимом своей элите. Он сам не отказался ни от своей подмосковной дачи, ни от дачи в Кисловодске, ни от специального обслуживания, ни от специального снабжения.