Элиза Ожешко - Гибель Иудеи

Как только толпа заметила вышедшее на дворцовую террасу семейство императора, тотчас же раздались восторженные приветствия, которым, казалось, не будет конца. С радостной улыбкой Веспасиан смотрел вниз и приветливо кланялся в ответ на восторженные крики.

Когда триумфальное шествие закончилось, Домицилла, заметившая заплаканные глаза своей рабыни и полная к ней участия, отпустила ее, так как пока не нуждалась в ее услугах.

В черных траурных одеждах, с широким покрывалом на голове, тяжелой корзиной в руках Феба тотчас же отправилась в иудейский квартал. Немалых усилий стоило ей добиться пропуска через мост, на котором находился отряд военной стражи. Только после того, как она сказала центуриону что она рабыня Домициллы, родственницы императора, ей позволили пройти. Миновав ряд маленьких домиков, Феба остановилась перед домом Аарона бен Анны. Старая служанка открыла Фебе дверь и поприветствовала ее обычными среди иудеев словами: «Мир с тобой».

— Могу я поговорить с учителем? — спросила Феба.

— Сегодня он никого не принимает, — ответила служанка, — он плачет и молится в этот великий день скорби. Ах, — жалобно заговорила старуха, — до чего пришлось нам дожить! Святого города уже нет более, храм разрушен, священные реликвии пронесены по улицам Рима для триумфа нечестивых!

Подавленная горем Феба сказала сквозь слезы:

— Иди и скажи учителю, что я желаю говорить с ним.

Спустя несколько минут служанка возвратилась и провела Фебу в комнату, окно которой наглухо было закрыто ставней. Феба едва смогла отыскать в полутьме сгорбленную фигуру раввина.

Когда Феба подошла к старцу, он медленно поднял свое лицо, обрамленное белой бородой.

— Мир с тобой, дочь моя, — сказал раввин, — что привело тебя ко мне в этот день, над которым да будет проклятие на все времена?

— О, отец мой, — отвечала Феба, разразившись потоком слез, — я видела, как первосвященника Господня вели с цепями на руках, он шел в своих священных одеждах, осыпаемый издевательствами толпы, мне пришлось видеть, и это разрывает мое сердце на части, как святотатственные руки безнаказанно срывали с помазанника Божия украшения и как он оставлен был без своих одежд, а теперь… теперь…

Несчастная Феба не могла продолжать дальше; она закрыла лицо руками и начала плакать от безутешной скорби.

— Неужели мы допустим, чтобы тело помазанника Божия брошено было в общую яму вместе с телами языческих преступников? Все, что я из года в год откладывала, чтобы откупиться на свободу, все эти небольшие сбережения я принесла теперь тебе, отец мой. Возьми их, чтобы выкупить прах первосвященника у стражи и похоронить его среди своих братьев.

— Да благословит тебя Бог отцев наших! — отвечал старик, но то, для чего ты так великодушно желаешь пожертвовать свои сбережения, уже сделано, уже приготовлен даже саркофаг, в котором будет покоиться тело в одной из гробниц на Аппиевой дороге.

— Ах, отец мой, — сказала Феба после некоторого раздумья, — если бы мне только удалось найти моего престарелого отца или хоть одного из братьев или сестру, с какою радостью я на всю жизнь согласилась бы остаться рабыней, лишь бы выкупить их из плена!

— Ты доброе, благочестивое дитя, — сказал глубоко тронутый старец.

— Но надежда, что я их когда-нибудь встречу, — продолжала Феба, — оказывается напрасной. В таком случае пусть это немногое, что я успела собрать, послужит несчастным пленным. Я прошу тебя, отец мой, — умоляюще прибавила девушка, — пусть все, что здесь я принесла останется у тебя. Я слышала сегодня, что большинство пленных уже предназначено для постройки Колизея. Как они, бедные, будут нуждаться в нашей помощи!

— Я принимаю твою жертву, — проговорил после некоторого раздумья раввин.

— Да будет воля Божия! — отвечала Феба. — Госпожа отпустила меня до поздней ночи, скажи, когда будут выносить тело первосвященника?

— Если так, ты можешь принять участие в похоронах, — отвечал старик, — тело понесут, как только наступят сумерки.

— У меня с собой благовонное миро, которое я купила для погребения, — сказала девушка. — Я хочу вылить его на прах помазанника Божия, прежде чем его положат в гроб.

В то время, как римляне предавались ликованию, из Аппиевых ворот вышли четыре человека, неся на плечах закутанные в черное покрывало носилки с телом первосвященника.

При входе в иудейские катакомбы, налево, у второго от римских ворот верстового камня, прибытия печального шествия поджидало несколько мужчин с факелами в руках. Несшие молча спустились в узкое отверстие подземного хода и осторожно стали двигаться вперед в сыром подземелье, пока наконец не достигли сделанного в стене углубления.

Когда тело было положено в гроб, Феба вылила на него благовонное миро. Один из присутствовавших произнес краткую молитву, которая закончилась общим возгласом: «Да будет твой покой в мире!»

Так схоронил Израиль своего последнего первосвященника.

Царица Вероника не присутствовала во время зрелища триумфального шествия.

Насколько раньше Вероника легко относилась к вопросам религии, настолько теперь постигшее ее народ несчастье изменило прежнее отношение.

Во время осады Иерусалима она вместе со своим братом Иродом приходила в римский лагерь, чтобы удержать римлян от разрушения города и храма. Ей не удалось этого достигнуть, но это посещение имело другое важное последствие, на котором теперь она строила самые смелые планы. Вероника, возвратившись из лагеря в Иерусалим, сознавала, что ей удалось завоевать сердце Тита.

Как ни богат был Восток в то время красивыми женщинами, Вероника превосходила всех. Тит был обворожен как ослепительной красотой, так и умом молодой царицы.

Эти несколько дней, которые Вероника провела в Риме, были употреблены главным образом на то, чтобы завязать новый узел в той сети, которою был уже опутан покоритель Иудеи. И Тит, казалось, имел столь же мало средств противиться действиям Вероники, как некогда Антоний ухищрениям Клеопатры. В Риме везде говорили об этом.

Утром в день триумфального шествия Вероника одиноко сидела в одной из комнат своего роскошного дворца, одетая в траурные одежды, без всяких украшений и драгоценностей. Она сидела, погруженная в мрачное раздумье, небрежно играя лежавшим возле нее ножом.

Одна из рабынь, незаметно войдя, сообщила, что ее желает видеть Иосиф Флавий.

— Лучше было бы в этот несчастнейший день, — начал Иосиф, войдя, — сидеть запершись в темной комнате своего дома, в разодранных одеждах и посыпав голову пеплом. Но я не смел ослушаться твоего приказания, благородная повелительница.

— Я позвала тебя, — отвечала Вероника, — напомнить, что ты должен в точности описать все, что проклятый Рим сделал сегодня, чтобы возможно более надругаться над Богом отцов наших.