Элиза Ожешко - Гибель Иудеи

— Дорогая тетя, — сказала Домицилла, выходя, — я так поражена всем, что здесь вижу, что не знаю, как и спросить тебя об этом. Скажи мне, что, однако же, побуждает вас обоих принимать у себя столько несчастных людей? Дядя говорит, что хорошо всегда служить другим, но я думаю, что надо же подумать и о себе, и о своем положении.

— Но ты представь себе только, Домицилла, — отвечала жена Климента, — что стали бы делать и куда девались бы эти несчастные, если бы мы их не приняли! Мы очень жалеем, что у нас не хватает средств принять их еще больше.

— И что же вы их круглый год кормите и даете пристанище? — спросила Домицилла.

— Да, но они же делают, кто что может, — отвечала жена Климента. — Ведь если не приютить их, все они обречены на лишения, а может быть, даже на голодную смерть.

— Однако же до сих пор никто еще не принимал нищих в дом, — отвечала Домицилла. — Про вас говорят, что вы просто люди с причудами, но я думаю, что здесь есть нечто большее, чем только причуды. Мне кажется, что поступать так вас побуждают какие-то религиозные основания.

Жена Климента пристально посмотрела на племянницу и потом серьезно сказала ей:

— Я и твой дядя давно уже следуем учению Иисуса Христа. Силу так жить и поступать, как мы поступаем, мы черпаем у подножия креста Христова, в его муках за спасение людей. Для спасения этих людей сам Господь благоволил сойти с неба и принять образ человека. Он явился в образе бедного, дабы научить людей помогать друг другу и тем достигать вечного спасения. Всеблагий Господь сжалился над людьми, не желая их гибели, а потому и Сын Его заповедал: «Будьте милосердны, как Отец ваш небесный милосерд есть».

— Для меня это весьма необычно, — отвечала Домицилла, — такое учение нельзя сразу понять. Но почему Богу нужно было умереть и к тому же такой позорной смертью?

— Имей в виду, племянница, — сказала жена Климента, — что не все, совершаемое премудрым Господом, может быть постигнуто людьми. И христианство основывается не столько на знании, сколько на вере. Оно требует не знания, а того, чтобы человек следовал заповедям Искупителя. Да и каким образом человек со своим привязанным к земле умом мог бы понять то, что относится к недосягаемому, неземному? Но если он захочет следовать этому учению, то он может это сделать, так как у каждого в глубине души есть чувство, которое подскажет, что хорошо, а что дурно.

— Все это ново и дивно для меня, — повторила Домицилла. — Надо все хорошенько обдумать.

— Да, истина не дается сразу, — отвечала жена Климента, — и я сама вначале над многим задумывалась. Но, к моему счастью, Господь послал мне хорошего наставника в лице твоего дяди.

В это время подошел Климент.

— Ну, что, племянница, видела, как мы живем? — с добродушной улыбкой сказал он. — Какое же наказание ты наложила на меня?

— Я придумала, дядя, — улыбаясь, ответила девушка. — Тетя мне открыла, что ты хороший наставник и потому ты должен с этого часа принять в моем лице новую ученицу.

С этими словами девушка простилась, спеша возвратиться к больной. Проходя через триклиний, она увидела длинный стол, за которым сидели все, имевшие приют в доме Климента. Два места, оставленные, по-видимому, для хозяина и хозяйки, были свободными.

— Разве вы вместе с ними обедаете? — спросила Домицилла.

— Да, — ответила Флавия, — и нам кажется, что никакое блюдо не было бы так вкусно, если бы мы обедали отдельно.

Дома Домициллу ожидала новая неожиданность: к ней пришла Помпония Грецина.

Домицилла много слышала о странностях этой матроны, но она никогда у нее не была и только несколько раз видела ее мимоходом.

— Я пришла навестить, — сказала Помпония, когда Домицилла вошла в комнату, — несчастную девушку, которая три дня тому назад схоронила на Аппиевой улице своего отца.

Домицилла тотчас же вспомнила о черной женщине, про которую говорила в бреду Феба. Домицилле показалось непонятным, почему эта, как она слышала, знатная дама ходит ночью по Аппиевой дороге, а теперь пришла навестить несчастную, рабыню.

— Бедная девушка, — продолжала Люцина, — рассказала мне о печальной встрече со своим отцом. Она так была убита горем, к тому же она так близко принимает к сердцу бедствия своего народа, что я, расставшись с нею, сильно беспокоилась за нее.

— Она, с тех пор как пришла домой, — отвечала Домицилла, — лежит в горячке. Первую ночь Феба сильно бредила, и я боялась, что она не проживет до утра. Теперь ей легче, но все же положение весьма опасно. В бреду она много говорила о черной женщине, которая ее утешала. Очевидно, это была ты, благородная Помпония и я очень признательна тебе. Она с детства при мне, я росла и воспитывалась у нее на руках, поэтому ее теперешнее состояние чрезвычайно удручает меня. Пойдем к ней.

Когда Феба услыхала голос, который утешал ее ночью, она открыла глаза и, увидев Люцину, вся просияла. Между тем Домицилла с ужасом видела, что состояние ее ухудшилось. Рабыня, стоявшая у изголовья, на безмолвный вопрос Домициллы только безнадежно махнула рукой.

— О, я никогда не забуду, — прошептала больная, — не забуду тех дивных слов, которыми ты меня утешала «Придите ко Мне все труждающиеся»… Только я забыла, кто это сказал?

— Это слова, — отвечала Люцина, — бесконечно доброю Человека, у Которого было столько сострадания к людям, как ни у кого другого. Но Он был не только Человек, но и Бог.

— О, как бы я желала идти к Нему на этот зов, — сказала больная, — но нет. Он мне не поможет. Это проклятие…

— Не смущайся, бедное дитя, — сказала Люцина, гладя ее волосы, — это сказал Тот самый, Который сказал «Отче! Прости им, они не ведают, что творят».

— Как, — с живостью спросила Домицилла, — так и это слова Назарянина? Прости мне, благородная Помпония, ты следуешь Его учению, ты христианка.

— Да, по милости Господа, не пожелавшего, чтобы я умерла во грехах, я христианка, — отвечала Люцина и, обращаясь к больной, сказала: — Неужели ты не можешь довериться Тому, Кто молился за своих убийц?

— Смею ли, могу ли я надеяться, что я не лишена этой надежды? О, Иисус Назарянин, прости, прости меня! — воскликнула больная простирая свои исхудалые руки к небу; из груди больной вырвался тяжелый вздох и она откинулась на ложе.

— Она умерла, — сказала Люцина со слезами и, преклонив колена, начала молиться Домицилла, оцепенело смотрела то на безжизненное лицо своей рабыни, то на молящуюся Помпонию. Слезы медленно скатывались по ее щекам.

С наступлением ночи обе женщины проводили тело до гробницы на Аппиевой улице, где рядом со своим отцом была предана земле внучка первосвященника Каиафы.

Происшествия последних дней произвели на Домициллу глубокое впечатление Не слабое здоровье не выдержало и она стала чувствовать, как силы ей изменяют. Приглашенный врач посоветовал оставить Рим и рассеяться путешествием куда-нибудь. Домицилла и сама уже думала об этом и потому в скором времени уехала на Восток.