Элиза Ожешко - Гибель Иудеи

— А если я догадаюсь, я могу тебе сказать?

— Можешь.

Он облегченно вздохнул и поклонился. Вероника исчезла в дверях, не оглянувшись.

Веспасиан не мог заснуть в эту ночь. Он беспокойно ходил взад и вперед по своей спальне; его обыкновенно бледное лицо покрылось густым румянцем, глаза горели. Слова иудейского бога относились, несомненно, к нему. Все прежние предзнаменования были известны лишь немногим и тех, кто знал о них, здесь не было. Значит, Базилид возвестил ему истину. Все тайные желания и мысли Веспасиана должны исполниться и он не мог продолжать думать об этом. Пред его внутренним взором выступали блестящие картины: слава и честь несут ему лавры… Все у его ног… И громче всего звучат знакомые слова: так часто раздавались они при появлении другого, и только сегодня Веспасиан познал их сладость:

— Да здравствует цезарь!

Базилид сидел в своей пещере. Пламя очага освещало яркими полосами света острое желтое лицо пророка. Он сидел на ковре в передней части пещеры. В углу, на кольце сидел ворон, на земле лежали, свившись в клубок, змеи. Не было только орлов. Они не вернулись. Может быть, они в самом деле остались у иудейского бога. Базилид рассмеялся.

— Не все ли равно, — пробормотал он. — Теперь мне они не нужны. Базилид, пророк Кармеля, умер сегодня, чтобы уступить место Базилиду, государственному человеку. После того, что Агриппа сказал мне на прощание…

С радостным смехом Базилид перебирал кучку золота, которое лежало пред ним на ковре.

На поляне, у алтаря Всевышнего, сидел карлик Габба. Он держал в руках трепещущее тело Мероэ и с ужасом вглядывался в безумное лицо девушки.

Мероэ повторяла все те же слова:

— Слушайте, слушайте… Звезды поют на пламенном пути… светила, светила…

Нить порвалась. Мероэ не могла собрать своих мыслей. Густая темно-красная отвратительная струя крови все увлекла за собой…

Габба положил ее голову себе на колени. Он безмолвно молился о мщении. Сердце его разрывалось. Никогда более он не увидит в любимых глазах Мероэ луч сознания, не услышит сладостных слов: «Габба, дорогой Габба». Душа Мероэ умерла. Вдруг девушка вырвалась из его рук и расхохоталась. Дикими, безумными прыжками помчалась она по поляне, Габба едва мог уследить за ней. Только ее безумный хохот указывал ему путь. Он страшно звучал среди ночи, и Габба холодел от ужаса.

В доме Этерния Фронтона, вольноотпущенника Тита, веселье кипело до поздней ночи.

На плоской крыше, обращенной к тенистому саду, была устроена терраса. На ней, за колоннами, обвитыми венками, расположились гости Фронтона — пестрое общество, состоявшее из римских офицеров, танцовщиц, мимов и певцов, которые сопровождали своих покровителей. Гости, разгоряченные вином и полураздетые, лежали на пурпурных подушках; их озаряло матово-красное мелькающее пламя высоких светилен. Слуги подавали кубки с испанским вином, прекрасные юноши, одетые девушками, с кокетливой улыбкой разносили венки и яства. Бледные гречанки лежали опьяненные на пышных коврах и бросали в гостей кожуру от плодов. С круглых столов лилось на пол вино, падали смятые розы, разбитые кубки. На запятнанном мраморе валялись раздавленные кольца и запястья. Над всем этим носился серый дым от аравийских благовоний. Одна из рабынь жгла их на серебряном треножнике. Подушки и лежащие на них гости окутаны были тяжелыми облаками, и все пространство между колонн было подернуто словно туманом. Большинство гостей были уже пьяны, а между тем пир только начинался.

— Это что такое, божественный Этерний? — бормотал заплетающимся голосом Секст Панза, знавший только понаслышке о пышной жизни богачей. Он указал на двух рабов, вносивших на подносе корзины. Там на соломе сидела деревянная курица с распущенными крыльями.

Фронтон засмеялся и хлопнул в ладоши; рабы стали вынимать из соломы яйца, выпеченные из теста, и стали раздавать их гостям. Толстый вольноотпущенник Гай лукаво подмигнул наивному трибуну и стал рассматривать как бы с недоверием свое яйцо.

— Боюсь, что в нем есть уже выводок, — сказал он. — Этерний любит такие шутки.

Секст поморщился от отвращения, несмотря на то, что был пьян. Он хотел бросить яйцо на пол, но оно вдруг раскололось у него в руках. Он крикнул от изумления: из скорлупы выкатился бекас, зажаренный в корке из яичного желтка.

Едва присутствующие успели выразить одобрение хитрой выдумке повара, как второй сюрприз сменил первый. В залу внесли новое блюдо на круглом подносе.

— Клянусь духом покойного Тантала, — воскликнул тощий Петроний, помощник городского префекта, — я боюсь, что Фронтон уморит нас с голоду еще при жизни! — На подносе лежали двенадцать знаков зодиака и около каждого из них соответствующее блюдо. Около знака тельца — кусок мяса, около знака рыбы — два морских краба.

Ожиданиям гостей мало соответствовали такие простые блюда, и они с недоумением приступили к еде. Но в эту минуту четыре раба быстро сняли верхнюю часть блюда. Раздался громкий крик изумления. Посреди блюда оказался заяц, имевший вид пегаса с раскрытыми крыльями, а с четырех сторон — изображения Марсия: из скрытых, спрятанных сосудов лился ароматный бульон на мясо и рыбу, плавающие в расположенном вокруг канале.

Росций Манолий, поставщик хлеба в армию, известный своими пышными пирами, начал опасаться соперничества Фронтона. Он сморщил от недовольства свой маленький вздернутый нос.

— Хотел бы я знать, — сказал он соседу, — как Этерний может после такого следовать закону постепенного нарастания впечатлений…

Его слова заглушены были шагами рабов, которые расстилали пред гостями ковры; на них изображены были охотники с копьями. Раздался лай, и вдруг в залу ворвалась свора собак. За ними следовали рабы. Они несли на подносе гигантского вепря с шапочкой на голове. С его рогов свешивались две плетеные корзиночки, одна была наполнена свежими, другая — сухими финиками. Затем появился гигантского роста эфиоп, одетый охотником. Он разрезал вепря, и из зияющей раны посыпались жареные птицы. Слуги, стоявшие наготове, подхватили их и обносили ими гостей вместе с финиками, игравшими роль желудей.

— Но почему, — спросил наивный Секст хозяина дома, — у вепря на голове шапочка вольноотпущенника?

Этерий рассмеялся. Вопрос доказывал, что Секст не бывал на пирах у богатых римлян.

— Этот зверь был на вчерашнем нашем пиру главным блюдом, — ответил Этерний, — но его унесли в кухню нетронутым, поэтому он возвращается сегодня на стол вольноотпущенником.

Секст Панза в глубине души сердился на свою глупость. Он уже более не задавал вопросов, чтобы не иметь вида человека, никогда не обедавшего в порядочном обществе.