Элиза Ожешко - Гибель Иудеи

Иоанн закончил читать и оглянулся на своих приверженцев.

— Кто из вас хочет заслужить награду и стать освободителем родины? — спросил он и нагнул голову, так что его шея обнажилась.

Общий ликующий крик был ему ответом, и прежде чем он успел что-либо сделать, юноши выхватили у него из рук послание наместника. Оно было разорвано на куски и растоптано.

Иоанн отошел от стола, за который держался, и наклонился к вестнику.

— Встань, — сказал он мягко. — Тебе прощаются твои вести…

Тот не шевелился.

— Ты еще не все знаешь, повелитель, — глухо пробормотал он.

— Говори!

Опять наступила глубокая, напряженная тишина.

— Ты послал меня к войску твоих союзников из Нижней Галилеи, — продолжал вестник. — Они шли к тебе. Я их встретил в трех днях пути отсюда. Все это были сильные, отважные, решительные воины. Их было четыре тысячи, но…

Он остановился. Иоанн подошел к нему и схватил его за плечо.

— Да говори же, — дико закричал он, — говори!

— Послание наместника дошло и до них… и…

Иоанн отпустил его, и лицо его страшно побледнело.

— Они отступились? — с трудом проговорил он. — Изменили родине? Скажи скорее, что это неправда!

Вестник опустил голову.

— И все-таки это так, как ты говоришь.

Иоанн бен Леви закрыл дрожащими руками лицо. Это уничтожило долгую тяжелую работу нескольких месяцев, проведенных в неутомимом воздействии на умы галилеян. Погибла возможность продолжать войну. Эти отступившиеся четыре тысячи могли заразить своим примером всех. Рознь, намеренно или ненамеренно созданная наместником, распространится, несмотря на сопротивление Иоанна, и Галилея легко станет жертвой римлян. Галилея же была для Иерусалима неистощимым источником сил. Когда он потемневшим взором обвел лица своих сторонников, он на всех их прочел ту же мысль — гнев и безнадежность, отчаянное желание мести и страх перед будущим.

Один из сторонников, человек с большим влиянием, служащий Иоанну в надежде на лучшее будущее, пробрался сквозь толпу воинов, стоявших у стен, и покинул зал. Первый утративший веру в успех войны. А сколько еще последует за ним? Горькая усмешка показалась на губах Иоанна. Мрачный огонь искрился в его глазах; он медленно оглянул онемевшее собрание, распахнул на груди платье и сказал твердым голосом:

— Еще раз спрашиваю вас: кто хочет получить награду от Иосифа бен Матии?

Тягостное молчание наступило на минуту, потом раздался общий многоголосый крик возмущения, засверкали мечи. Все эти испытанные в боях воины бросились к своему вождю, окружили его, моля не покидать их, верить в их преданность и не думать, что среди них возможны предатели…

Худощавая фигура Иоанна дрожала в лихорадочном возбуждении, он поднял руку, требуя внимания. Но Иоанн бен Леви ничего не успел сказать: глаза его, горящие вдохновением, устремились на среднюю дверь покоя. Два стражника ввели в комнату какого-то человека. Это был старик; длинные, белые спутанные пряди волос спускались по его сгорбленной спине; худое лицо было покрыто морщинами от старости, забот и долгих скитаний. Он был одет в изорванный, запыленный, испачканный кровью плащ. Дрожащие руки с трудом опирались на сучковатую палку.

— Мы нашли его у южных ворот. Он лежал без чувств, — пояснил один из приведших его в ответ на удивленный взгляд Иоанна. Мы не видели, как он пришел. Может быть, он уже давно там лежал. В ответ на наши вопросы он только называл твое имя, господин, поэтому мы и привели его сюда.

Старик не двигался, только тусклые глаза его устремились на лицо стоявшего пред ним Иоанна.

— Чего тебе от меня нужно? — сказал Иоанн, подходя ближе.

— Кто это говорит? Этот голос…

— Это я, Иоанн бен Леви.

Странник вздрогнул; глаза его широко раскрылись.

— Да, это ты, — проговорил он дрожащим жалобным голосом. — Горе мне, что именно я должен принести тебе страшную весть!

Иоанн вздрогнул, предчувствие нового горя сжало ему сердце.

— Страшные вести? — с трудом проговорил он. — Говори же, откуда ты, кто ты?

Старик переложил свой посох в другую руку.

— Я с трудом пробрался по утесам и пенистым горным ручьям, среди ночного холода. Глаза мои видели дымящуюся кровь и трупы убитых. Мое имя Оний, я беглец, лишившийся родного крова, последний из моих единоверцев в Птолемаиде!

Иоанн вздрогнул и поднял руку, как бы для того, чтобы отстранить ужасное известие.

— Из Птолемаиды? Последний? А Иаков бен Леви, мой брат?

— Спроси римлянина с холодным лицом. Они зовут его Веспасианом.

— Великий Боже! Он казнил его?

— Нет, не казнил, — глухо сказал старик, — он его держит как свидетельство торжества римлян над иудеями.

— Он в плену?

— В плену.

Иоанн закрыл лицо руками. Потом он вдруг снова задрожал, руки его опустились.

— В доме моего брата… была молодая девушка… еще дитя… невинное и чистое… зовут ее Тамарой.

Старик печально покачал головой.

— Я ее хорошо знал, — пробормотал он. — Часто она помогала старому Онию сесть в тени кипариса, растущего в саду Иакова бен Леви. Тамара! Мы звали ее солнечным лучом…

— Вы звали ее, — проговорил Иоанн, задыхаясь. Скажи скорее, что с ней случилось?

— Спроси Веспасиана.

— И она?…

Старик кивнул.

Страшная, душная тишина стояла в комнате, переполненной людьми. Ни звука, ни движения, кроме потрескивания факелов. Казалось, что Иоанн бен Леви одинок среди этого собрания своих приверженцев; никто не решался подойти к нему. Вид его оцепеневшей от скорби фигуры сковывал всех…

Наконец Иоанн заговорил почти беззвучно.

— Скажи мне все. Ты что-то еще скрываешь. Не слыхал ли ты чего-нибудь о Регуэле, моем сыне. Я послал его за сестрой.

Опять раздалось страшное, безнадежное:

— Спроси Веспасиана…

Иоанн бен Леви больше не спрашивал. Он отшатнулся, дрожащими руками ища опоры, хватаясь за стену. Чужеземец, склонившись к нему, говорил резким голосом, который слышно было всем:

— Сам Веспасиан послал меня к тебе. Он избрал меня, самого старого и слабого из всех, переживших гибель колонии Клавдиевой. Отправься к Иоанну, заклятому врагу римлян, — сказал он, — и расскажи ему, что ты видел его сына и дочь, брата и племянницу в моих руках. Если отец будет бороться против Рима, то дети будут пленниками Рима и украсят торжество победы. Сын умрет на арене в честь римской победы. Дочь же будет наложницей во дворце цезаря. Та же участь постигнет брата и племянницу…

Иоанн не двигался. Время от времени тело его вздрагивало; холод сковывал ему члены, лихорадка усиливалась.

— Если же Иоанн перестанет сопротивляться, — продолжал старик, отчетливо выговаривая каждое слово, — то он станет другом Рима. Его будут почитать, как драгоценнейшего из союзников. Дети друзей считаются детьми Рима, родственники друзей — родственники Рима. Им не причинят никакого зла. Кто их коснется, тот будет иметь дело с вечным Римом. Поэтому, говорит Веспасиан Иоанну брось вражду, не ссорься с нами, а приди ко мне, как друг к другу и брат к брату. Детей и родственников ты получишь из рук моих невредимыми. В знак того, что все это правда возьми то, что было найдено у Регуэля, твоего сына доказательство твоей измены Риму и Веспасиану. Все это будет забыто и прощено, если ты оставишь ряды врагов.