Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Прусский посланник Сольмс — королю Фридриху II

— Как вам наши виды?

— Бог мой, это очень величественно, — отвечал Иосиф, император Священной Римской империи германской нации, приехавший на свидание с Екатериной инкогнито, под именем графа Фалькенштейна. — Однако должен заметить — и очень дико. Река стеснена скалами. Судоходство становится невозможным. Это не наш голубой Дунай…

— Увы, мы далее и не поплывем, — с видимым огорчением произнесла Екатерина. — Придется пылить в каретах до самого Херсона.

— Государыня-мать, казаки-запорожцы взялись провести суда, — вмешался Потемкин, чувствовавший себя в какой-то мере виноватым: ко всем прочим чудесам, явленным императрице и ее свите в его удельном княжестве, так и не удалось прибавить чистый фарватер. — Извели едва ли не тысячу пудов пороху, а скалы так и остались стоять нерушимо. И над ними словно их предводитель — Ненасытицкий порог.

Инцидент с неудавшимся обедом был заглажен. Свита графа Фалькенштейна оказалась на удивление мала: генерал и два дворецких. Сейчас они расположились в губернаторской усадьбе, возвышенной на крутом берегу. Отсюда открывался пленительный вид: голубая гладь Днепра, иссеченная порогами, вкруг которых бурлила и пенилась вода, вздымая кисею радужных брызг, лесистые островки, словно корабли, ставшие на вечный якорь, и корабли флотилии, как стая разноцветных заморских рыбин, приткнувшихся к берегу.

Внизу колыхались зеленые волны цветущей степи. Кое-где паслись редкие стада. И нельзя было понять, где домашние, а где дикие табунки: те и другие до поры уживались вместе. Все здесь было пока нетронуто и являло взору мирные картины.

Император казался задумчив. Так оно и было: его подавляла напористость Екатерины, временами он даже ощущал некое превосходство русской государыни. Он отступал, сопротивляясь. Так же, как это было во время их Могилевского свидания шесть лет назад.

Тогда она навязала ему свой Греческий проект, сочинителем которого был Потемкин, получивший по ходатайству Екатерины, настойчивому и неотлагательному, титул князя Священной Римской империи.

Тогда проект этот казался не столь уж фантастичным. Выгоды, которые он предоставлял для обеих сторон, были очевидны: освобождение от вековечного гнета турок всей Европы, целых народов, снятие постоянной угрозы, тучею висевшей не только над восточным, но и над западным христианством, наконец, приращение земель, притом весьма солидное. Россия и Цесария, она же Австрия, становились по его осуществлению двумя самыми могущественными европейскими державами.

Тогда он был моложе на целых шесть лет, а для государя это много. Иосиф только что освободился от деспотической власти матери, Марии-Терезии, императрицы, которой он был соправителем. Она все решала самовластно и, надо правду сказать, по большей части весьма разумно. Воинственность ее была преувеличена, но она умела воодушевлять патриотов.

Так было в войне за австрийское наследство [42] Война за австрийское наследство (1740–1748) — коалиция Франции, Пруссии, Баварии, Саксонии и других, оспаривавших наследственные права Марии-Терезии на владения австрийской короны, против Австрии, поддержанной Англией, Голландией и Россией. По Ахенскому миру Мария-Терезия сохранила большую часть своих владений, но почти вся Силезия перешла к Пруссии. , которую затеял баварский курфюрст, жаждавший стать императором. Войска Марии-Терезии терпели одно поражение за другим. И тогда она, королева Венгрии и Богемии, воззвала к венграм: спасем отечество! Воодушевленные ополченцы ринулись на врага, очистили свою землю от его солдат, а затем перешли в наступление и вторглись в столицу курфюршества — Мюнхен.

Семь лет, как матери не стало. И он закусил удила, хоть она в, свое время и велела не доверять русской императрице, «этой самозванке» и «Макьявелли в юбке» [43] Макиавелли Никколо (1469–1527) — итальянский политический мыслитель, историк, писатель. Видел главную причину бедствий Италии в ее политической раздробленности, преодолеть которую способна лишь сильная государственная власть. Ради упрочения государства считал допустимыми любые средства. . Он, старший, шестнадцатый сын своей матери, упивался самодержавной властью. И первым делом поступил как раз наоборот: поехал на свидание к Екатерине в Могилев.

Слава Екатерины была слишком приманчива, чтобы оставить ее без внимания. А потом они же были союзниками в Семилетней войне, которая закончилась позором для прусского короля, вынужденного оставить свою столицу Берлин, хоть он и был «дер Гроссе» — великий. Этот коварный Фридрих, старавшийся хапнуть то, что, по его мнению, плохо лежит, потерпел поражение, но извернулся в очередной раз. И его следовало наказать. Как? Вот за этим он и отправился в столь далекую дорогу. И за этим тоже.

Встретившись, они проговорили несколько часов в казачьем хуторе, куда завернули в поисках еды. И пока Потемкин готовил циклопическую яичницу — более ничего не нашлось, — они обсудили большую часть проблем. Могилевская договоренность оставалась в силе, хотя Иосиф, набравшийся осмотрительности за прошедшие шесть лет, относился к ней куда более скептично.

Но магнетизм Екатерины оставался: магнетизм, в общем-то, уже старой женщины против воли притягивал к ней. Он отталкивался изо всех сил.

Еще шесть лет назад, из Могилева, он писал старому верному Кауницу: «Надо знать, что имеешь дело с женщиной, которая заботится только о себе и столь же мало думает о России, как и обо мне; поэтому надо щекотать ее самолюбие».

Он видел: Екатерину гораздо более, чем политический расчет, ведет темперамент. Да, она заботится о себе более всего, о том, как выглядит, как ступает, как говорит, каков цвет лица — женщина остается женщиной даже в глубокой старости. Но его не могла не подкупить ее гибкость, она не упрямилась, если что-нибудь не пришлось ей по нраву, она говорила: подумаем, подождем, что-нибудь да изменим…

Магнетизм оставался. Но был и политический расчет: Россия оставалась надежным союзником. В инструкциях Иосиф предписывал своему послу Кобенцлю сколь можно сильней умерять воинственный пыл Екатерины. И теперь, при свидании с нею, старался о том же. Она со смехом отвечала:

— При чем тут я? Я только слабая женщина при воинственных мужчинах с той и другой стороны. Турки начнут первыми, уверяю вас. И ваш визит только подольет масла в огонь.

— Но я же соблюдаю инкогнито, — слабо защищался он.

— Ваше инкогнито — на первых страницах газет. Турки уверены, что вы приехали сюда сговариваться о совместных действиях против них. Об этом пишет мне мой посол Булгаков. — Обратившись к Сегюру, она продолжила: — Булгаков в этом же письме сообщает, любезный граф, что несколько французских офицеров, облачившись в купеческие одежды, направились в Очаков, дабы подготовить его к началу военных действий. Что вы на это скажете?