Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Екатерина согласилась. Дождались кареты, забрались в нее, в это казавшееся надежным убежище средь необозримой степи, в этот удобный дом на колесах, и почувствовали некое облегчение. Вскоре к ним мало-помалу стали присоединяться и остальные.

Тронулись не торопясь. Обочь скакали конные гвардейцы, и в некотором отдалении от них — ногайцы. Вот они с гиком и гортанными выкриками погнали коней в степь и растворились в жаркой дымке.

— Слава Богу, — сказал Сегюр, — что-то не нравятся мне эти азиаты. Ваши азиаты, — поправился он.

— Я охотно преподнесла бы их вам, граф, ибо люблю делать подарки. Но вы же этот подарок не примете.

— Щедрость ваша безмерна, — поклонился Сегюр, — но я просто не готов его принять, этот поистине царский подарок.

— Глядите, граф, они возвращаются. Берите же их, берите, — насмешливо проговорила Екатерина.

Из пыльного марева возникли фигурки мчавшихся наперерез кортежу всадников. Они неслись прямо на карету с гортанными криками и завываниями, держа наперевес копья. Казалось, они атакуют…

Император как завороженный не отрывал глаз от скачущей орды. Он был приметно бледен. Насмешливый Сегюр тоже закаменел. Одна Екатерина не потеряла самообладания. Не потеряла она его и тогда, когда всадники, приблизившись почти вплотную, выпустили тучу стрел из нацеленных поверх кареты луков.

Один Потемкин, казалось, испытывал удовольствие. Все это было придумано им и свершалось по его воле и плану. Исполнители не отклонялись.

Екатерина стала его разоблачать:

— Признайся, князь, это тоже твои сюрпризы. Эдак ты напугаешь наших гостей.

— Виноват, матушка. Однако прошу согласиться: зрелище весьма эффектное. Ничего подобного никому из вас, господа, более не придется испытать. Полагаю, я доставил вам память на всю жизнь.

— Да уж, князь, — согласился Иосиф, — это было эффектно, чересчур эффектно. Однако отчего бы вам не предупредить нас заранее?

— Ах, ваше величество, ежели я предупредил бы вас, то весь эффект пропал бы.

— и все-таки, князь, ты о своих сюрпризах наперед нам говори, — недовольно отнеслась Екатерина. — Мы тут все люди без привычки, таковые зрелища нам в полную диковину.

И снова окрест, сколько хватал глаз, лежала все еще зеленая, наполненная вешними соками степь. Неширокая, худо наезженная дорога вела к югу по примятым, измочаленным травам. Рощицы да одинокие курганы вставали по сторонам. Случалось, и хутор забелеет вдали под камышовой крышей, похожей на нахлобученную мохнатую шапку-кучму.

— Что за люди обосновались вдали от дорог? — поинтересовалась Екатерина. — Ты должен знать, князь.

Потемкин хмыкнул:

— Как не знать. То беглый народ. От лютости помещиков.

— Как это — беглый?! — вскинулась государыня. — Отчего же им дозволяют здесь селиться, а не возвращают господам?

— Оттого, что насельники тут надобны, — задиристо отвечал Потемкин. — Коли человек нашел в себе силы бежать за тридевять земель да обосноваться, пустить корни, завести хозяйство, стало быть, это человек стоящий и трогать его грех. Пусть обсеменяет сию землю, да пусть она приносит ему плоды. Он стал мирным землепашцем и тем искупил свои грехи. Господь таких благословляет.

— Странно ты рассуждаешь, князь, — не унималась Екатерина. — Есть законы, есть установления, указы о возвращении беглых хозяевам, ибо они есть их полная собственность. А коли все станут бежать? Ты по-прежнему будешь им покровительствовать?

— Все не станут, матушка-государыня, такого быть не может. Эвон быки покорно сносят свое ярмо и не дерзают его сбросить. А я вот что скажу: Господь всегда простирал свою длань над теми, кто спасался в пустыне. Эти тож спасаются, стало быть, они угодны Господу. Угодники они.

— Ты еще скажи — святые. Нет, князь, я велю Каховскому сыскать о каждом да, коли обнаружатся беглые холопы, заковав в железы, возвратить их.

— Тут и законные колонисты есть, матушка, — не сдавался Потемкин. — А потом, казне расход: сколь воинских команд надобно, чтобы водворять беглых-то по местам. Должен признаться: я Каховскому приказал не дознаваться да не трогать. Неужли повеление мое отменено будет?

Екатерина замялась. С одной стороны, Потемкину была дана полная власть в этих краях, и у нее и в мыслях не было как-то ограничивать ее, тем паче что он этой властью распоряжался во благо. С другой же — нарушение священных прав помещика, что она, первая помещица, допустить никак не могла.

Из затруднения ее вывел император.

— Мне кажется, мадам, что князь поступает благоразумно, — осторожно начал он. — Ваш интерес требует прежде всего, чтобы эти пустынные земли населяли люди предприимчивые и энергичные. А беглые именно таковы. И если они пустили здесь глубокие корни, следует оставить их в покое. Помещики ваши сами виноваты, что доводят своих холопов до такой крайности, когда им ничего не остается, кроме бегства. Собственность, разумеется, священна и неприкосновенна, но есть обстоятельства, которые оправдывают ее изъятие.

— О, золотые слова, ваше величество, — подхватил Потемкин. — Чрезвычайно признателен вам. Дело обстоит именно так.

— Ну, князь, ты нашел себе такого защитника, который принуждает меня уступить, — сдалась Екатерина. — Будь по-твоему: не стану мешаться.

Их разговор прервало появление Каховского со свитой. Он возник в окне кареты в нарушение этикета.

— Чего тебе, Василий? — ворчливо спросил Потемкин.

— Дозвольте обратиться к вашему императорскому величеству, — робея, отвечал Каховский, то ли закрасневшись, то ли покоричневевший от загара.

— Я готова выслушать вас, господин Каховский, — милостиво произнесла Екатерина. — Говорите же.

— Как мы приближаемся к урочищу Каланчак, то там ожидает явления вашего императорского величества генерал-поручик Иловайский с казачьим войском, дабы сопроводить вас далее. Испрашиваю на то вашего повеления.

Екатерина поморщилась. То была невольная гримаса — ей уже успели надоесть изъявления верноподданничества, кои все отличались однообразием. Однако выносливость и терпеливость были в ее характере: положение обязывало. Эти два качества отличали ее смолоду. Они позволили ей снести тиранство матери, затем взбалмошного супруга, немилость его тетки — императрицы Елизаветы и наконец вознестись на вершину власти. То тоже был подвиг выносливости и терпеливости: она ждала-ждала, терпела-терпела и дождалась.

— Что ж, дозволяю, генерал, — поправила она свою гримасу улыбкой, которая ей так удавалась. — Только уж пусть не стреляют.

— Повеление ваше будет исполнено.

— Что он хотел? — полюбопытствовал император.

— О, государь, сейчас нам будет представлено зрелище вроде предшествовавшего. С той только разницей, что это будет регулярное казачье войско под командою штатного генерала.