Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Между тем архимандрит был углублен в чтение до того, что вошедший к нему в это время келейник несколько раз шевелился и покашливал у дверей, не возбуждая его внимания.

— Ваше высокопреподобие! — возгласил он наконец и ожидал отзыва священного отца; архимандрит, не оставляя чтения, рассеянно поднял руку и благословил в ту сторону, где стоял келейник, полагая, что он хочет идти спать и осмелился просить позволения. — Ваше высокопреподобие! — повторил последний. — В монастырь вошли посетители; желают получить ваше благословение. — При сих словах архимандрит обратил голову к дверям и, заставив келейника повторить сказанное, подал знак согласия и снова продолжал читать.

Однако же раздавшаяся в зале походка возбудила его любопытство, и хотя он все еще придерживал книгу и не переменял положения, однако же глаза его устремлены были на дверь и внимательно ожидали, кто в нее покажется.

— Отец архимандрит, Христос посреди нас! — раздался звучный голос князя Бериславского. Он вошел за руку с своим спутником и остановился у дверей, как бы торжествуя недоумением, в какое неожиданным появлением его приведен был хозяин.

Архимандрит встал, лицо его было озабочено; он припоминал, вглядывался и наконец, простирая объятия к монаху:

— Добрый отец Евгений, ты ли это? — воскликнул он. — Ты ли посетил своего старого, верного друга; бог, по великой благости своей, дозволил мне встретить еще тебя на земле и предложить тебе убежищем от ночи мирный приют мой. Я не спрашиваю, кто с тобой, — продолжал он, обращаясь с поклоном к неизвестному, это должен быть твой знакомец; да будет же благословлен и его приход.

После взаимных лобзаний и многих трогательных знаков сердечной приязни архимандрит усадил посетителей своих, приказал служителям скорее угощать дорожных и чаем и ужином и готовить им комнату для отдохновения.

— Мы с тобой не видались очень давно, Евгений, — начал он. — Мы разошлись в разные стороны из-под знамен Потемкина [17] …из-под знамен Потемкина… — генерал-фельдмаршал Григорий Александрович Потемкин, фаворит Екатерины II, герой русско-турецкой войны 1787–1791 годов. . Много с того времени было перемен на всем шаре земном, так мудрено ли же, что в нас многое изменилось: я не узнал бы тебя, если б не услышал твоего голоса, столь мне и любезного и памятного. Боже мой, — продолжал почтенный архимандрит, подняв с благоговением выразительные глаза свои к небу, — какими непредвиденными стезями ведешь ты нас, упрямых слепцов, к мудрому уединению в самого себя, к мирному пристанищу от бурь житейских! Евгений, давно ли мы были молоды, свежи, стояли на дороге, которую почитают блестящею; я помню тебя на приступе к Очакову [18] …на приступе к Очакову… — русский флот вынудил турок покинуть лиман близ Очакова, после чего русская армия под командованием Потемкина блокировала крепость и овладела ею 6 декабря 1788 года. ; твое оживленное лицо сияло мужественной юностью, купленная заслугами звезда блистала на груди твоей, и вот, благодарение богу, вижу тебя в скромной одежде человека, разочарованного в прелести мира. Ты постиг ничтожность наслаждений, кои ценили мы некогда столь высоко; лета, а может быть, и скорби, посланницы божии к избранным, изменили твое лицо. Слава богу за все, Евгений!

— Я давно знал, мой возлюбленный отец архимандрит, — сказал монах, — что ты находишься в сей обители. Сердце мое рвалось к тебе, и наконец, по милости божией, особенный случай привел меня в Смоленск. И вот ты пред глазами моими, муж благородный и праведный; после толиких лет бурной жизни я вижу тебя с ангельским спокойствием на челе и с прежнею приязнию в очах. Последний раз я оставил тебя тяжело раненным; ты отправился из Хотина [19] …из Хотина… — имеется в виду победное сражение здесь русской армии в 1788 году. в Россию, а я, по заключении мира [20] …по заключении мира… — по Ясскому мирному договору 1792 года к России отошли Крым и Кубань, русско-турецкая граница по Днестру, чем значительно упрочилось положение России в Причерноморье. , ездил по Европе; гонялся за призраком счастия, который, благостию небесною, обрел теперь в груди моей. Несколько лет спустя я услышал, что ты жил года два в Москве, а потом постригся.

— Я тебе расскажу в нескольких словах позднейшие со мною события, — отвечал архимандрит, — раненого меня призрели особенным случаем. Близ Чернигова, верстах в двадцати по большой дороге к Городне, встретил я несколько богатых дорожных экипажей, меня остановили и почти насильно повезли к гостеприимному дому, где принудили остаться до совершенного поправления сил. До смерти я буду помнить руку, меня восставившую от одра, и имена моих благодетелей ежедневно слышит господь в молитвах моих. Великолепный дом блистательного вельможи, всевозможное внимание бескорыстного дружества, все, что земля может дать сердцу, все это предложено было мне великодушным семейством графа Обоянского. Здесь я испытал всевозможное блаженство смертного и здесь же испил горькую чашу разрушения всех надежд, опустил руками своими в землю гроб, заключивший последние земные желания мои. Евгений, с тех пор я не желал уже ничего, и скорбное сердце перенесло упования свои в жизнь нетленную, к престолу создателя. Кроткая вера в любовь его, которая не могла обрещи на ничтожество лучшее свое творение, надежда на милосердие его и — те неисчислимые минуты благодати, которые впоследствии испытало сердце, посвятившее себя уединению, наполняют мою душу и мужеством и спокойствием, каких в мирской жизни не приобрел бы я вечно. После потери я поехал в Москву устроить дела, и здесь постигло меня другое бедствие: я узнал, что граф Обоянский укоряется обществом в таком поступке, который равно противен и божеским и человеческим законам; что он…

Здесь архимандрит остановился, он заметил, что гость, введенный к нему князем Бериславским, который во время разговора наблюдал суровое безмолвие, вдруг побледнел и закачался на креслах. Добродетельный инок, укоряя себя, что утомил старца продолжительным рассказом, тогда как с дороги надобно было предложить ему прежде всего успокоение, встал, и только что хотел сказать нечто к своему извинению, как вдруг увидел крупные слезы, текущие по лицу его. В недоумении, он обратил глаза к князю.

— Итак, вы узнали один другого, — сказал сей последний.

Архимандрит поднял руки к небу, и старик упал к ногам добродетельного мужа.

— Не проклинай меня, отец мой, — вскричал он, — я тот несчастный Обоянский!

Радость и печаль, восторг и изумление пробегали по лицу архимандрита, заключившего крепко в объятия свои неузнанного гостя. Воспоминания прежнего живо пробудились в его душе; слезы его смешались с слезами горько рыдающего старца.