Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Обоянский был тронут до глубины души. Слезы блеснули и на его глазах.

— Благодарю вас, — сказал он голосом торжественным, — за этот знак вашего дружества… Я не забуду его до гроба. Но — откровенность должна быть полная.

— Да! — отвечала София. — Слушайте: этот благородный, полный достоинств человек просил руки моей… На небе бог и на земле дружба знают, что я люблю его… Однако же я должна была отказать ему. Тайна, и не моя, мне случайно открытая, положила вечную преграду нашему союзу… ни он, и никто, или почти никто, не знают ее; но я дала ему руку на союз дружбы до гроба и право дружества освящает участие, мною принимаемое в нем. Вот мои к нему отношения… Вот все, что я желала сказать вам.

Софья замолчала; граф сидел задумчиво, старое чело его покрылось морщинами, глаза сделались мрачны. Он заметно усиливался преодолеть себя.

— Бог, — сказал он наконец, — один только бог непременен — предположения смертных обманчивы; их истины суть истины относительные: передвиньте светильник, и все тени переменятся.

— Нет, — прервала его София, — истины, предлагаемые нам честию, не могут быть относительными. Можно пренебречь ими, но для сего должно прежде пренебречь себя.

Граф встал, дух его, казалось, был взволнован; он прошел несколько раз по комнате взад и вперед и остановился пред Софьей.

— Причина, заставляющая вас так действовать, — сказал он, — должна быть благородна… но страшитесь упорствовать в мысли, что бог не властен в будущем: вы этим посягали бы на права его… Скажите мне искренно, до какой степени торжественности простирается обет ваш не принадлежать Богуславу?

— Не разрушайте моего спокойствия, — отвечала Софья, — мое сердце привыкает уже к мысли, что сделанное невозвратно… но сердце слабо! Оно готово присвоить себе и малейшую надежду, которую столь тяжело после исторгать. Я сказала вам, что дело чести противиться союзу моему с Богуславом; я отказала ему и дала слово отцу его, что не буду женой его сына.

— Это еще ничего, — проворчал рассеянно Обоянский, Софья почти не слыхала сказанного.

Обоюдное молчание продолжалось несколько минут. Граф ходил из угла в угол; Софья сидела задумчиво, опустив глаза.

— Заклинаю вас именем всемогущего бога, — сказал Обоянский, голосом встревоженным и сильным, — не произносить клятвы, которая могла бы вас вечно разлучить с человеком любимым. Предоставьте все будущему; будьте тверды в деле чести — это свойство благородной души, но не клянитесь.

— Я не клялась, — отвечала Софья, — но я готова бы дать клятву, чтоб успокоить сердце.

— Я прокляну себя в глазах ваших, — загремел вспыхнувший старец, — если вы не обещаете мне теперь же не делать этого… Отвечайте мне!

Софья изумилась. Она подняла на него глаза свои и его встревоженный вид испугал ее.

— Нет, — поспешно сказала она, — успокойтесь: я даю вам слово не произносить этой клятвы… Друг мой, как ваше участие меня трогает. Как я счастлива в эту минуту: позвольте мне обнять вас. — Она встала. Обоянский заключил ее в объятия; слезы катились по его лицу.

— Дочь моя, — восклицал он, — милая дочь моя, ужели небо без милости к лучшему созданию своему. — Софья плакала на груди старца; давно уже не было облегчено так ее сердце, никогда еще голос дружества так убедительно не трогал ее и таким сладким утешением не наполнялась душа.

— Ну! Кончено теперь, — сказал Обоянский, — мы заключили союз на вечную дружбу. Доверьтесь мне. Каждое мое посещение принесет вам весть о вашем друге, и, надеюсь на бога, радостную.

Софья улыбнулась сомнительно и со вздохом пожала ему руку.

— Молитесь, — сказал граф, — молитва сердца невинного доходит до неба.

Приход матери окончил дружескую беседу; ее глаза были, казалось, заплаканы так же, как и у дочери, — она не могла не слышать разговора или, по крайней мере, не знать о предмете его. Тихая задумчивость видна была во всех чертах ее, еще прекрасного, лица; она подала руку Обоянскому и с чувством благодарила его за счастливые минуты, которыми обязана знакомству с ним. Вечер продолжался далеко за полночь, и когда Обоянский, простясь с друзьями, возвратился в свою комнату, то уже начинало светать.

Село Семипалатское, примыкая надворными крестьянскими постройками к опушке леса и отделяясь от оного болотистою низменностию, возвышается на гористой поверхности к северо-востоку и занимает узкий и длинный хребет между болотом и пространною долиною, за которой уже простираются поля и сонные покосы поселян. От дому Мирославцевых, замыкающего западный край села, начинается улица, идущая вдоль оного к востоку, по направлению горной возвышенности. Около двухсот дворов тесною, дружественною семьею, по старому обычаю построенных, живописно выказывались с малой Дорогобужской дороги длинною зубчатою полосою, снизу, по косогору, опушенною зеленеющими кустарниками, а сзади обойденною неприступной пустыней леса, гордо возвышающегося издали над остроконечными кровлями домов.

При спуске в долину, вдоль горного хребта, пробегает довольно глубокий ручей, отделяющий поля от огородов; а вправо, за лугами, синеет лесистая даль, простирающаяся к Дорогобужу и влево от сего города. Семипалатское, принадлежа в настоящее время многим хозяевам, большею частию мелкопоместным, хотя не было уже в таком цветущем состоянии, как под владением Мирославцева, однако ж, по местному положению, не могло быть разорено: крестьяне были богаты доброю землею, щедро наделявшею их хорошими урожаями хлеба и прекрасным сеном; у них было изобилие в лесе, избыток в дровах и все угодья, для счастливого деревенского житья потребные.

Ужасная весть, что французы пируют уже в наших границах, и вслед за сим показавшаяся на всех дорогах наша отступающая армия выгнали мирные семьи поселян из их дымных, но счастливых жилищ. Простому сердцу не понятна новая, филантропическая логика войны: враг царя, человек, несущий смерть нашим детям, наполняющим ряды защитников оскорбляемой родины, по прямому понятию кажется злодеем, которому доверять безрассудно. Русские кинулись в глушь своих необъятных лесов и произнесли клятву безусловной, безыскусственной, сродной природе человеческой вражды… грозную клятву, грозно исполненную. Под кровлей их недосягаемых убежищ вспыхнули кровавые алтари народной Немезиды [30] Немезида — богиня возмездия в древнегреческой мифологии. , и безобразными жертвами ее осквернилась святая земля русская.

Французский отряд, занявший Семипалатское, не нашел там ни одного живого существа; свежие следы побега хозяев видны были в каждой оставленной ими хижине; зрелище новое, достойное просвещенных варваров-гостей и дикарей-патриотов, их угощающих, представилось глазам. Еще не успели простыть печи, накормившие последним обедом, еще на пороге мокрый, широкий след крестьянской обуви не совсем высох — но все было пусто; кое-где валялась забытая или беспокоившая тягостию домашняя утварь, кое-где висела колыбель, из которой успели выхватить только младенца; по столам и лавкам расхаживало, изумленное тишиною хижин, усатое войско тараканов, смирных крестьянских постояльцев; отворенные настежь и двери и ворота, и пустота хижин — все соединилось вместе порадовать пришельцов просторными квартирами и привольем стоянки.