Бернар Клавель - Свет озера

— Эй, подождите минуточку! — крикнул он. — Куда это вы так спешите?

— К твоему Жоттерану, черт побери!

— Но это совсем в другую сторону. Дайте мне хоть ботинки дошнуровать.

Он поставил ногу на тумбу, и, пока возился с ботинком, лекарь нетерпеливо топтался за его спиной и объяснял, что им придется делать. Слушая его, Бизонтен думал про себя: «Совсем рехнулся! То, что он задумал, — это же чистое безумье. И я, я тоже иду с ним, и даже слов нету у меня, чтобы хоть попытаться его образумить!»

Они пустились в путь, и всю дорогу Бизонтен старался удержать Блонделя, который несся чуть ли не бегом.

— Неужели вы хоть одного дня не дадите себе передохнуть как следует? — обратился он к лекарю.

Блондель поднял на него удивленный взгляд.

— Передохнуть, — повторил он. — А что это, в сущности, значит? Разве детишкам, что ждут меня под развалинами домов, под бездыханными трупами своих родных и односельчан, разве долго осталось им дышать. А разве дышат те тысячи и тысячи детей, которых уже долгие годы убивает война, опустошающая наш родной край?

Они заглянули к Жоттеранам, Блондель завел с ними беседу и говорил все с тем же пылом, что в доме Бизонтена. Потом отправились на стройку и привезли домой расшатанную тележку. Когда они наконец добрались до рынка, Блондель широким жестом руки обвел необъятный простор озера и пристань, уже пробуждающуюся под первыми лучами солнца. И голосом, перехваченным радостью, он бросил:

— Эта заря — видение райских рассветов. День, что родится в небесном свете, не может нас обмануть! Создатель с теми, кому он освещает путь.

Мари и Бизонтен первыми отправились на рынок и прихватили с собой Леонтину, они держали ее с обеих сторон за ручки, а она то и дело подгибала ноги, и тогда ее приходилось нести.

— Мама, — кричала она, — у тебя меньше силы. Ты меня не так высоко подымаешь.

Она хохотала. Мари поглядывала на Бизонтена и читала в его глазах: «Если бы ты только знала, как я тебя люблю!»

А глаза Мари отвечали: «Знаю и люблю тебя так же крепко».

Решено было, что Блондель с тележкой прибудет позже их. А дядюшка Роша, Пьер и маленький Жан пройдут через Соляной двор, чтобы попасть на Рыночную площадь с противоположного угла. Зато цирюльник, которому как раз в этот день выпало дежурить, в сердцах отправился в больницу, огорченный, что не может пойти с друзьями.

Когда они пришли на место, на рынке было уже полно народу, и, хотя примораживало, деревенские жители и местный люд, видимо, не собирались торопиться. Народ задерживался перед лотками, прицениваясь к товару или просто болтая со знакомыми. В рядах продавали ткани, чуть подальше — меха, а там — домашнюю птицу, которую приносили в клетках, сплетенных из ореховых прутьев. Один конец площади облюбовали себе мясники, колбасники, сыровары, и даже кое-кто из местных жителей уже разжигал жаровни, из огромных котлов валил аппетитный запах капусты и сосисок с печенкой. Когда толчея была в самом разгаре, а люди все прибывали, Бизонтен сказал:

— Он к нам сюда должен подойти. Здесь, под аркой, самое удобное место. А корзину может на тумбу поставить.

Не прошло и двух минут, как явился Блондель со своей тележкой, подпрыгивавшей на булыжниках, звеня железом и грохоча пересохшими досками. Он издали еле заметно улыбнулся им, Бизонтен кивком головы показал на тумбу в углу арки, а лекарь кивнул головой, мол, понял. И занял указанное ему место. Поставил тележку рядом с тумбой, утер потный лоб длинным шерстяным шарфом, которым обматывал шею — с нее от худобы складками свисала кожа, — потом переждал с минуту, чтобы перевести дух. В тележке ничто не шевелилось, но, когда он поднял одеяло, один из малышей запищал, а за ним и второй.

Тут Блондель взял самого старшего младенца — он как раз и не плакал, — взобрался на тумбу, прислонился спиной к стене, младенца он прижимал к груди, медленно покачивая его вправо и влево. Уже начали сходиться люди поглазеть на странного человека и на его тележку. Бизонтен понял, что лекарь из Франш-Конте уже ведет с ними разговор, ведет пока только глазами. Он притягивал людей поближе, как бы задерживал здесь, влек к себе. Казалось, он ласково, но с какой-то страшной силой говорит им: «Придите. Вам же ничего не грозит. Стойте там, где стоите. Сейчас я вам покажу нечто удивительное».

Две-три минуты протекли в молчании, потом Блондель глубоко вздохнул, заговорил, и голос его, казалось, легко доходит до противоположного конца площади:

— Подходите, добрые люди кантона Во! Мне нечего вам продать… Денег я не хочу. Хочу только рассказать вам одну историю. Историю, которая куда ужаснее всех самых ужасных легенд… Историю о ребенке, не имеющем имени.

Он замолк, чтобы дать возможность подойти новым зевакам, потом, когда почувствовал, что первые ряды уже начинают нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, продолжал:

— Да, я не знаю, как его зовут. И никто никогда этого не узнает, потому что нет у него ни родителей, ни соседей, ни друзей, ни отчизны. Совсем ничего. У него только хилое тельце, столь долго оставался он без капли еды, что невольно приходит на ум, уж не каждое ли его дыхание — это предсмертный вздох. Откуда он? Из Ревермона. Из поселка виноградарей, который был неотличимо похож на ваши, пока не прошли через него орды убийц.

Он снова замолк, и взгляд его с несказанной силой обежал толпу любопытных. Вокруг него как бы встала завеса тишины, а те, кто держались в задних рядах, шикали на подходивших, и вся площадь наконец затихла. Когда Блондель снова заговорил, голос его звучал уже не с такой силой, но зато гораздо тверже. Голос этот, казалось, клокотал где-то в самых потаенных глубинах его существа, чтобы затем обрушиться на слушателей тяжелыми звонкими волнами, бегущими одна вслед за другой. И чем тише звучал его голос, тем все плотнее становилась стена молчания. Вскоре уже был слышен лишь один его голос, и даже младенцы перестали хныкать.

— Дитя это, — говорил Блондель, — я нашел под грудой трупов. Среди этих трупов, возможно, лежали его отец и мать, его братья и сестры. Лишь чудо спасло его от солдатской пули, и кровью было залито все его тельце и личико… Кровью его родных!

По толпе пробежал шепот.

— Да, да, — бросил Блондель сдавленным голосом. — Там, по ту сторону гор Юр ы , уже долгие годы убивают, жгут, насилуют, режут, морят голодом, грабят. И потому, что крохотные младенцы чаще всего падают первыми и их как бы прикрывают своими телами убитые, случается, что они остаются живыми в самом средоточии этой бойни… Итак, я спрашиваю вас, добрые люди, об одном, имеет ли человек право бросить на погибель невинное существо возле тела его растерзанной матери? Прошу вас только ответить на этот вопрос.