Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

Ночевать расположились тут же, на погребке. Григорий попросил Афоню постелить сена в снятую с колёс старую телегу. Лежал на спине, улетал мыслями в сверкающую бездну неба. Вспомнилось, как мать говорила: «Старый месяц Бог на звёзды крошит». Улыбнулся: «Крошки. А кто из этих крохоток выложил Большую Медведицу, Лебедя, Рака…

И опять мысли возвращались к пожару. За что Господь попустил попалить дома? Наказал за грехи?.. Зачем посылает засуху, голод. Обрекает людей на страдания? Из Любви?.. Отец Василий говорил давеча, что Он расплавил в огненном искушении избранных своих, чтобы очистить и обратить к себе. И что, все испытания и скорби имеют целью спасение души человеческой?..

Сбив с мысли, темноту неба наискось полоснула падающая звезда. И будто тот огненный росчерк явил ответ: «Пашем, сеем, жнём, молотим. Варим еду, шьём одёжу. Всё для ублажения тела. Укрепляем темницу души. Господь, как неразумным детям, посылает нам невзгоды, чтобы через страдания телесные мы очистились и возвысились душой. Обрели любовь…».

С этим он и заснул. И тогда явился из темени белый, как снег, голубок. Опустился на край телеги, у изголовья.

В открытые окна с пальн и до слуха императора доносились взвизги Ксении, хохот Сандро [25], возгласы Ники. Они швыряли друг в друга каштанами. Ксения и Ники против Сандро. Император полусидел в постели, откинувшись на подушку, набитую сухими лепестками роз – подарок Бухарского эмира. Он чувствовал на руках и ногах незримые гири болезни, но был спокоен. Взвизги недавно выданной замуж дочери, молодая радостная жизнь молодёжи обтекала его, как река камень. Впервые он почувствовал дыхание смерти на охоте в Спале, когда в пяти шагах мимо прошёл олень. Зверь его не боялся. Природа уже не числила его в живых. Жизнь заканчивалась, оставался долг. Он, лёжа, выслушивал доклады министра двора Фредерикса о состоянии царских финансов, о винных погребах в скалах, куда стала поступать вода… Беседовал с наследником о делах государевых. Внутренним зрением он видел, что Ники витает мыслями где-то у берегов Англии с Алекс, и уже не раздражался: «Будет счастлив государь, счастлива будет и Россия…».

– Саша, я вижу, тебе лучше, – в спальню легко вошла царица.

– Я ещё жив, но уже видел ангела, – улыбнулся император. – Послали за Алекс?

– Пустое говоришь, ангел, – к выздоровлению, – перекрестилась Марья Феодоровна. – Алекс прибыла в Алушту. Ники с дядюшкой Сергеем поехали её встречать.

– Пусть приготовят мой мундир.

– Саша, тебе вредно усиливаться.

– Я не хочу встречать принцессу в подштанниках.

Час спустя, облачённый в летний мундир с голубой георгиевской лентой через плечо, государь сидел в кресле, ожидая будущую невестку. Скороход докладывал, по дороге из порта наследника с невестой жители татарских сёл засыпают цветами и виноградом, и тем замедляют движение…

Когда доложили о приезде Алекс, государь попытался встать и не смог. Девушка в длинном, до щиколоток, бежевом платье робко ступила на порог кабинета. Государь встрепенулся глазами. Она была прекрасна в своём смятении. Подошла, опустилась перед ним на колени и, взяв в ладони костлявую жёлтую кисть свёкра, поцеловала. Тихо, но отчётливо выговорила по-русски слова приветствия. Николай, стоявший позади, по лицу отца понял, что Алекс ему понравилась, просиял. Государь благословил невестку и она вышла. Николай двинулся, было, следом, но его остановил голос отца:

– Это царский выстрел.

«Причём тут «выстрел»? – не понял он и только мгновением позже догадался, отец сказал «выбор». С языка готов был сорваться вопрос о сроках свадьбы, но, глянув на жёлтое в бисере пота лицо императора, сказал другое.

– Пап, тебе надо лечь.

Император, будто не слыша его, выпрямился в кресле и, когда заговорил, голос его был твёрд:

– Господь призывает меня. Тебе, Ники, пред стоит взять с моих плеч царский крест. Он тяжек до кровавых слёз. Нести ты его будешь до сво ей могилы, также, как нёс я и наши предки. – Александр пожевал пересохшими губами. Теперь Николай ловил каждое слово. Отец завещал. – Самодержавие – это исконная русская власть, индивидуальность России. Не дай Бог, рухнет самодержавие, рухнет и Россия. Если к власти придут слуги антихриста, кровожадные и чужие, они распнут православную церковь. Грядет эра смут, бойни, междоусобиц… Помни это и там, где надо, будь твёрд и мужественен. Когда не будешь знать, как поступить, спрашивай Бога и свою совесть… Ты знаешь, какая самая главная задача императора? Увеличение народонаселения. И ещё запомни, кто бы из иноземных правителей ни клялся тебе в любви и верности, ни набивался в друзья – никому не верь. У России есть два верных союзника – армия и флот.

Наследнику казалось, с каждым словом жизнь императора съёживается, как шагреневая кожа. Обессиленный, он закрыл глаза, зашёлся сухим кашлем. Николай хотел позвать докторов, но отец протестующе покачал головой, отдышался:

– Помогай родителям того офицера. Помнишь, я выстрелил в караулке? Чтобы ни в чём не знали нужды… После моей смерти возьми себе икону Александра Невского, самарский губернатор подарил. Икона нерукотворная, писана безруким и безногим крестьянином. Она благодатная, молись ей.

– У меня есть икона Николая Чудотворца того же крестьянина, Григория Журавина.

– А ты одарил иконописца?

– Нет.

– Одари.

Чёрный суховей гнал по Селезнёвке пепел, посыпал им головы погорельцев, слезил глаза коров и овец. Дашка Крупина, босая, с подоткнутым подолом, вместе с братьями и сёстрами бродила по пепелищу, выкапывали кочерёжки, рогачи, ножи с отгоревшими черенками. Ни свет, ни заря заявился Сёмка, уговаривал опять замуж. Сулился до зимы дом построить. Мать на колени перед ней прямо в золу падала:

– Соглашайся, Дарька. Зима придёт, помёрзнем, как котяхи… Дался тебе этот обрубок…

А она виновата? Что бы ни делала, всё время ощущала на себе взгляд его ясных глаз. Дивилась, почему другие не видят, как из них свет чудный струится. И всё старалась делать, будто для него, воробышка бескрылого. Когда пожар начался, не добро спасать кинулась, а листочек со своим портретом, где на барышню похожа.

Роясь в головнях, для укрепа души вспоминала, как в половодье стояли они на берегу и лиса с уткой в зубах по льдине бегала: «…Я как та утка. Все на меня ополчились – и пожар, и мать, и Сенька…

Уплыть бы, улететь с ним, никого не видеть и не слышать», – катились из глаз слезинки, протачивали дорожки по чёрным от сажи щекам. Её охватило вдруг желание увидеть его.

Умылась, переоделась в чистое. На полпути в церковь опамятовалась: «Будний день, среда. Службы-то нету…».

А ноги сами несли по пустой жаркой улице.