Дмитрий Петров - Юг в огне

— А как же, — ухмыльнулся Сазон. — Такое дело ведь не каждый день бывает. — Ежели б каждый день царей скидывали с престола, то, могет быть, и не пришли б. Навроде б надоело. А то ведь один раз за все века… Не слыхали, казаки, как это его наладили-то по шапке, а? Сам он отрекся от трона или его заставили?

— Да все по-разному гутарят, — проговорил усатый казак, подходя к Сазону. — Ничего толком не поймешь… Давеча проезжал один солдат — на побывку домой в Скуришевскую станицу поехал. Так вот он рассказывал, что будто все дело с Гришки Распутина зачалось. Распутин, мол, этот, как навроде колдун какой, силу в себе такую имел, всех баб в царском дворце вскружил, одним словом, заворожил их, околдовал. От всех князей да графьев жен поотбивал. И сама царица, стало быть, Александра Федоровна, от него без ума, тоже с ним жила.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Сазон. — Прямо, братцы, красота!

— Подожди, Сазон, — проговорил Прохор. — Не перебивай.

— Ну, стало быть, — с увлечением продолжал усатый, видя, что его внимательно слушают, — князья-то эти да графья прознали про это дело. Ну, ясно, это им не понравилось: как это, дескать, могет быть, чтоб какой-то сопливый мужичишка да с нашими женами любовался б?.. Собрались они однова, купили шампанского и позвали Гришку Распутина. А Гришка-то, дурак, и поехал… Ну, стало быть, зачали эти князья да графья поить его шампанским. Одно ведро споили — ничего, не берет. Пьет Гришка шампанское, как все едино мерин, и не хмелеет. Споили другое ведро — опять ни в одном глазу у Гришки хмеля не видно… Пьет Гришка да пляшет, лишь посмеивается — и хоть бы тебе что!.. Потребовали, стало быть, князья еще ведро шампанского да тишком влили туда бутылку, а может и все две, чистого, настоящего спирту да еще для дурмана флакон сонных капель добавили… Подают кружку за кружкой Распутину, а он, проклятый черт, не теряется, выпьет одним махом кружку да еще просит… А все же, видать, дурман-то на него подействовал. Захмелел он и уткнулся мордой в тарелку с огурцами, задремал. Тут, стало быть, князья-то эти да графья накинулись на него и стали бить его чем попадя. Гришка немножко очухался да на них кинулся, зачал обороняться. Они его бьют, а он их… Одному череп проломил, другому… Силен, проклятый. Ну, а все же они его одолели. Прибили они его, стало быть, да отвезли на реку, в прорубь бросили. А он, дьявол, в холодной-то воде очнулся да кулаком им грозит. Они его ногами спихнули да утопили все же… Зараз же поехали они к царю и гутарят ему: «Отрекайся от престола. Какой ты, мол, царь, ежели такое попущение своей царице сделал: сама она с Гришкой спуталась и наших жен на то натолкнула». Царь-то было заартачился: «Не хочу, мол, с трона уходить. Триста лет, мол, мой род на нем сидел». А те ему в ответ пригрозили: «Ежели не отречешься от престола, то, гляди, прибьем, так же, как и Гришку прибили. И в прорубь, мол, опустим». Испугался тут царь Николай, да и подписал отречение…

— Не ляскал бы языком чего не надо, — пробурчал хмуро Свиридов. Гляди, парень, а то за такую брехню можешь и поплатиться.

— Да я-то при чем? — растерянно заморгал усатый казак. — Я ж не свои слова гутарю… За что купил — за то и продаю.

— Гляди, а то тебе с такой продажей может не поздоровиться.

— Да будет вам, казаки, — проговорил Сазон, стремясь примирить повздоривших. — Есть о чем разговор вести… Вот ехать скоро на позиции, а ехать неохота. Ты когда, Прохор, едешь в полк?

— Через тройку дней надобно выезжать.

— Что так скоро?

— Пора, — вздохнул Прохор. — Наше дело такое: побыл-пожил — и след простыл… Хочу еще к брату Константину в Ростов заехать, давно не видался с ним…

— Да, — вздохнул и усатый казак, закручивая цигарку. — Скоро и мне, братцы, ехать на позицию. А ехать, правду сказал Меркулов, неохота. Как вспомнишь о фронте, так, истинный господь, дрожь берет. Сию пору там грязюка непролазная. Прошлый год в это время наш полк в Полесии стоял. Ух, помнится, и грязища же! Ноги не вытянешь. А ежели вытащишь ногу, так сапог в грязи останется.

— Такие, как ты, конешное дело, отлынивают от фронта, — процедил сквозь зубы Свиридов, с пренебрежением глядя на усатого казака.

— Что ты, Максим, ко мне все цепляешься? — выпуская из носа широкую струю дыма, вспылил тот. — Я ведь тебе не жена. Как колючка, прицепился.

— Ну, бросьте вы, — снова примиряюще сказал Сазон. — Чего вы взъерепенились?.. Ты вон глянь, Максим, жалмерок-то сколько попришло. На тебя поглядывают… Ох, братцы мои, сколько их развелось тут! Да бабы-то, бабы-то какие — красивые, жирющие! Эх, дьявол бы их побрал, да разве ж от них захочешь идти на позицию?

Казаки, взглянув на молодых женщин, засмеялись.

— Жируют тут без нас, — со вздохом проронил кто-то из казаков. Молодые казаки все на позицию, так они тут старикам-свекорам головы позакружили.

— Истинную правду гутаришь, — захохотал Сазон. — Гляньте, снохачи-то повыстроились, — указал он на стариков, нетерпеливо поглядывающих на крыльцо правления, На котором вот-вот должен появиться атаман. — Видите, так их… загорюнились, чуть слезы не льют, жалко им, вишь царя-батюшку…

— Брось дурковать! — оборвал его Свиридов.

— Что это ты, Максим, не с той ноги, что ли, ныне встал? — насмешливо посмотрел на него Сазон. — Тебе что, стариков стало жалко? Да будь они прокляты, старые хрены!

— Чего ты на них обозлился, Сазон? — смеясь, спросил Прохор. — Может, у тебя какой старик жену отбил, а?

— Таких делов за своей жинкой не замечал, — проговорил Сазон. — А вообще-то все могет быть. Надежду можно иметь только на отца да на мерина. Отца не уведут, а мерина не продадут… Ха-ха! Кажись, перепутал пословицу… Ведь они, старики-то, охальники наипервейшие. Им в рот пальца не клади. Хоть зубы у них и плохие, а откусят…

Казаки захохотали.

— Атаман вышел! — крикнул кто-то.

Гомон над площадью затих. Взоры всех устремились на крыльцо правления. Там, держа булаву, в окружении своих помощников стоял станичный атаман Никифор Иванович Попов, упитанный, краснолицый казак лет за пятьдесят. На нем была светло-серая драповая офицерская шинель с поблескивающими орластыми пуговицами в два ряда. На плечах отливали серебром есаульские погоны. Лицо атамана было скорбно, словно он только что вернулся с похорон близкого человека.

Смахнув с головы каракулевую серую папаху и погладив широкую русую бороду, он внимательно оглянул толпу.

— Здравствуйте, господа станичники, казаки и урядники! — крикнул он.

— Здравья желаем, ваше благородье! — послышались ответные голоса. Здравствуйте, господин станичный атаман!

— Что, дорогие станичники, пришли узнать всю правду от меня? — тихо спросил атаман, снова с грустью обводя взглядом толпу.