Ирвинг Стоун - Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

— Боже мой! — воскликнула Джесси. — Это же Горас Грили!

Основатель нью-йоркской «Трибюн» Горас Грили был долговязым угловатым мужчиной; его голова, торс и конечности казались несовместимыми и словно выпестованными разными родителями, а затем по недоразумению скрепленными. У него была круглая голова с выпуклым лбом, его лицо обрамляли длинные волосы. Одна штанина была втиснута в сапог, а другая вывернута поверх сапога. На нем был тонкий галстук, оказавшийся на плече, белый льняной костюм, высокая белая шляпа.

После трехнедельной поездки в дилижансе, остановок в пограничных хижинах и на постоялых дворах Горас Грили был, как и Джон, ошеломлен домом Джесси. В этот вечер, сидя за обеденным столом в гостиной, оклеенной обоями под дуб и орех, он похвалил Джесси за ее умение организовывать дело.

— У вас талант исполнителя, Джесси, — сказал он не без доли зависти, — у моей жены он начисто отсутствует. Наша прислуга входит через парадную дверь, а уходит через заднюю. Вот уже много лет у меня по сути дела нет дома. Моя жена не заботится о еде, комнаты по беспорядку и небрежности похожи на логово кабана. Я не могу привести к себе друзей. Когда она злится на меня, она может схватить рукопись, над которой я работаю, и бросить ее в огонь. Ну хорошо, я люблю свою Мэри, вот только был бы у нее талант исполнителя…

Джесси и Джон мало говорили о национальной политике после приезда в Марипозу: у Джона не было желания вновь включиться в избирательную кампанию. Грили, поездка которого диктовалась желанием прощупать политические настроения, сделал блестящий анализ обостряющейся борьбы между Севером и Югом. Он был зол на президента Джеймса Бьюкенена, говоря о том вреде, который может причинить «хороший человек, честный человек, готовый пойти ради мира на компромисс любой ценой», ибо Бьюкенен позволяет Югу вооружиться, забрать северные склады вооружений, открыто говорить о мятеже и одновременно с этим мешает Северу готовиться к войне, объявляя, что это, дескать, может подтолкнуть Юг к мятежу. Грили настаивал на том, что если бы Джон был выбран, то он остудил бы разговоры о восстании, вооружив Север, укрепив национальные форты и гарнизоны на Юге, лишив Юг возможности готовиться к конфликту.

Джесси спросила:

— Можем ли мы использовать силу, чтобы удержать Юг в Союзе?

— Да, — ответил Джон. — Точно так же, как мы используем силу, чтобы удержать от убийства или, что более подходит, от самоубийства.

Через несколько дней после отъезда Грили Джесси получила от Элизы письмо, сообщавшее о смерти отца в Вашингтоне. Она не была готова к такому удару: хотя Том Бентон слабел, он все еще выглядел крепким год назад, когда она оставила его. Этой весной он обещал приехать в Калифорнию.

Возвратившийся с шахты Джон объяснил, что Том Бентон умер от рака и что отец знал о своей болезни, прощаясь с ней год назад. По этой причине он не поехал с ними в Калифорнию.

— Твой отец заставил меня поклясться, что я сохраню в тайне его болезнь. Он сказал, что не хочет, чтобы ты горевала или тревожилась по поводу его возможной смерти. Теперь ты знаешь, как тяжело ему было отпускать тебя… На следующий день после нашего отъезда он слег и больше не вставал с постели.

Сквозь слезы Джесси сказала:

— Он хотел умереть, держась за мою руку. Он сказал мне это после смерти матери. И все же он разрешил мне уехать, зная, что больше не увидит меня…

К июлю летняя жара вновь опалила Беар-Валли; воздух был неподвижен, а ночи недостаточно длинны, чтобы горячий воздух поднялся из долины. Джон часто выезжал в Сан-Франциско. В середине июля он предложил ей поехать с ним, поскольку в городе было прохладно. Они переплыли на пароме реки Туолумне и Станислаус, а затем отправились из Стоктона ночным пароходным рейсом, погрузив на борт свою карету и лошадей. Утром Джон провез ее вдоль пролива Золотые Ворота, остановив лошадей на мысе, вдававшемся в залив напротив острова Алькатраз. Среди зарослей горного лавра и карликовых деревьев, искривленных ветром с океана, гордо высился дом. Стоя у края утеса перед раскрывавшейся картиной пролива и залива, за которыми простирались голубые воды Тихого океана, Джесси не удержалась и воскликнула:

— Какое божественное место! Чье оно?

— Твое.

У нее перехватило дыхание.

— Я купил дом и двенадцать акров земли у сан-францисского банкира за сорок две тысячи долларов. Мы всегда говорили, что наш калифорнийский дом должен выходить окнами на Тихий океан. Тебе он нравится? Это место называется Блэк-Пойнт. Мы сможем проводить здесь столько времени, сколько захотим, и выезжать в «Белый дом» весной и осенью. Я его купил на твое имя, Джесси. Дом будет всегда принадлежать тебе и детям.

Задыхаясь от счастья и возбуждения, она спросила:

— Можно заглянуть внутрь коттеджа?

Дом был простой, прочно построенный. Проходя по пустым комнатам, она восклицала:

— Мы выстроим со стороны моря стеклянную веранду: она прикроет нас от ветра, и мы сможем спокойно наблюдать за кораблями в любое время года. На краю утеса поставим летний домик для теплой погоды. Мы доставим сюда краску и обои, и через несколько недель ты не узнаешь его.

В течение месяца она с необычайным усердием переделывала и обставляла дом; с трех сторон он был окружен стеклянной верандой, где были размещены шезлонги и письменные столики; вдвое расширена гостиная, одну ее стену занял камин, выложенный из местного камня. Были проложены дорожки, обсаженные розами и фуксиями, а Джон тем временем выстроил конюшню и сарай для карет. Она понимала, что нерасчетливо покупать новую мебель, ковры, драпировки, когда у нее столько прекрасных вещей в «Белом доме», но им придется проводить многие месяцы на шахтах, и ей не хотелось нарушать заведенный там порядок.

Когда детские спальни были оклеены обоями и устланы коврами, она отправила послание в Марипозу. Ирландская Роза и Исаак благополучно доставили двух мальчиков и Лили.

Прошло девять лет с тех пор, как она спускалась по веревочной лестнице с борта парохода «Панама», а затем ее несли на руках по мелководью. Тогда лишь несколько грубых зданий окружали площадь Портсмут; ныне же Сан-Франциско стал городом, с рядами хорошо построенных домов, с процветающей деловой частью и небольшими фабриками на окраинах. Гавань была забита судами, прибывшими из стран Востока, а дилижансы и конные повозки доставляли переселенцев и почту через горы и равнины за тринадцать дней из Нью-Йорка и за десять — из Сент-Луиса. Телеграф Сэмюэла Морзе был протянут до Сан-Франциско; по Маркет-стрит ходил городской локомотив, к Гарнизонной площади людей доставляли омнибусы, а в деловой части города работала конка. Был основан литературный журнал «Голден эра» в противовес бостонскому «Атлантик монсли». Лучшие актеры включали Сан-Франциско в свои турне; полный сезон работал оперный театр.