Ирвинг Стоун - Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Она с научной точки зрения подошла к решению задачи поставить на ноги своего мужа. Она выходила замуж с намерением стать истинной женой, а не калифом на час. Она не считала себя поклонницей любительских талантов. По ее убеждению, истинная жена должна стремиться, как любой профессионал в искусстве и науке, к высокому мастерству. До сих пор ее задача была сравнительно простой: поддерживать себя, пока муж находится в своих длительных поездках; защищать его интересы в Вашингтоне в его отсутствие; помогать составлять доклады, которые так важны для распространения информации о его исследованиях и о Западе. Ныне же опасность состояла в том, что он мог поддаться чувству неуверенности, которое таилось в его сознании под влиянием факта его незаконного рождения.

Джесси долгими бессонными ночами думала над тем, как получить от него информацию о случившемся, не вызывая вспышки гнева и чувства горечи. Это были разрушительные для ее нервной системы дни, ибо нельзя было допустить ни случайного слова, ни спонтанного жеста. Приходилось обдумывать каждый шаг, чтобы он вписывался в общую схему, любой срыв грозил разрушить результаты многочасовой работы. От нее требовалось искусство владеть ситуацией, а ведь такое искусство необходимо женам во всем мире, чтобы помочь своим мужьям. Задача казалась трудной, изнурительной, но она внушала себе, что ей должен придать силы разумный эгоизм. Все случившееся с Джоном должно неизбежно произойти и с ней. Когда два человека вступают в брак, они приобретают новое качество, порожденное их супружеством. Ни один из них не может сделать ошибочный шаг, не нанеся ущерба тому новому, целому, которое рождается от соединения их характеров до того, как появится ребенок от плотского единения.

Было еще преждевременно размышлять о фактах. Она следовала за Джоном чувствами, соглашалась с его позицией, принимала то, что он говорил, за истину, задавала только такие вопросы, ответы на которые ведут к закреплению его позиции, не занималась анализом, раскрывающим вероятную перспективу. Она считала своей задачей добиться не снятия обвинений, а такого настроя у Джона, чтобы он положительно выглядел во время процесса и наилучшим образом предстал перед публикой. Для себя она еще не решила, верить ли только мужу или же, сохраняя симпатию к нему, быть готовой к выработке собственного мнения. Что сделано в Калифорнии, то сделано. Действия там можно истолковать по-разному, но изменить их уже нельзя. В данный момент лучшее, что она может сделать, — это поступать как жена, максимально заботящаяся о муже: она может по-своему повлиять на исход суда, помогая ему восстановить свою уравновешенность, укрепляя его выдержку, побуждая его к уважительному, вдумчивому ведению процесса. Позже, возможно, она может сыграть роль стратега, способного определить, как представить наилучшим образом дело своего клиента.

Сочувствуя любимому мужчине, она не видела для себя иного пути.

Стараясь восстановить его доброе самочувствие, она прибегала к разного рода уловкам и коварству, свойственным женскому сердцу. Когда они ездили по лесу на прекрасных конях Фрэнсиса Блэра, она предлагала поехать наперегонки и восхищалась его красивой посадкой. Сидя перед камином, где плясали яркие языки пламени, она вспоминала часы и эпизоды, доставившие ему наибольшую радость в годы их совместной жизни. Стараясь разбудить его гордость за сделанное им, она показала коллекцию почестей, присланных ему в его отсутствие: медаль основателей Национального географического общества Лондона, золотую медаль от барона Гумбольдта, дарованную прусским правительством за его вклад в науку. Она читала ему статьи из журналов «Сезерн литерари мессенджер», «Электрик ревью» и «Демократик ревью», где утверждалось, что имя Фремонта стало бессмертным, а его достижения — крупнее, чем достижения Льюиса и Кларка, что он должен получить, как получили они, большие земельные участки и двойную оплату. Она листала страницы своей записной книжки, где были вклеены вырезки из газет и журналов Британии и Европы, сообщавших о его свершениях. Она соглашалась с его доводами, даже когда не могла уследить за ходом его мыслей, разыгрывала роль соблазнительницы, надевая самые красивые наряды, пользуясь самыми изысканными духами, бесстыдно побуждая его к плотской любви, которая всегда была такой сильной и притягательной между ними.

Иногда ей казалось, что она делает успехи: в его высказываниях мелькал юмор, но успехи были слабыми, и очень скоро он возвращался на круги своя: переоценивал свое значение, утверждал, будто все его поступки правильны, что в трудных условиях он не сделал ни одной ошибки; у него пропадали симпатия и терпимость в отношении своих противников, и одновременно он обвинял их в отсутствии симпатии и терпимости к себе самому, отказывался признать свою порывистость, раздражительность, когда наталкивался на ограничения, свою склонность действовать на свой страх и риск.

Когда все показалось безнадежным, — несмотря на ее тонкую игру, он так и не усвоил, каким должен быть правильный подход, — Джесси разыграла мелодраматическую сцену, безутешно рыдая, показывая себя слабой и напуганной. Ей не пришлось паясничать, ибо в глубине души она действительно чувствовала себя слабой и напуганной.

Наконец-то пристыженный, понявший, каким мучениям он ее подвергает, Джон обнял ее и поцелуями высушил слезы.

— Не плачь, родная, — прошептал он, — не так все плохо. Мы выкарабкаемся, я добьюсь победы, не тревожься об этом.

Однажды вечером к концу второй недели, когда оставалось всего несколько часов пребывания на их счастливом острове в океане неприятностей, они оседлали лошадей и поехали в Академию мисс Инглиш. Светила полная луна, заливая окружающий ландшафт серебристо-белым светом. Они привязали лошадей к шелковице и стояли, держась за руки, всматриваясь в окно комнаты, где когда-то жила Джесси.

— Помнишь, как ты спрятал свое первое письмо в корзину для белья?

— Помню.

— Что бы ты сделал, если бы мамми не пришла в нужный момент с чистым бельем?

— Я завернул бы в письмо камешек и бросил в твое окно. Я был безответственным молодым человеком, мисс Джесси! Я обречен преследовать тебя и бросать камни в твое окно до моих восьмидесяти лет.

— Как мило. Подумай о том, что я достаточно ловка, чтобы не терять приобретенного. Можешь ли ты влезть на шелковицу, не порвав свои красивые бриджи?

Не дожидаясь ответа, она подтянулась за сук и быстро взобралась по знакомым ветвям, уселась на их сплетение, где она и Джон впервые говорили как влюбленные. Через мгновение она заметила голову в ветвях. Лунный свет посеребрил его волосы. Она живо представила, каким он будет через тридцать лет, когда волосы и борода станут совсем седыми. Он подтянулся и сел рядом с ней. Она заговорила, стараясь, чтобы он вспомнил прошлое: