Аннелизе Ихенхойзер - Спасенное сокровище

Минна шевельнулась во сне. Он на мгновение замер, потом, убедившись, что жена не проснулась, медленно опустил на пол одну ногу, другую. Опираясь на край кровати, осторожно, чтобы не скрипнула половица, он пробрался к изголовью и засунул руку под матрац. На мгновение у него замерло сердце — там было пусто. Рука его нащупала только холодные пружины, местами перевязанные шпагатом. Он принялся лихорадочно шарить вокруг, поспешно забираясь все глубже. Наконец-то! Пальцы его коснулись мягкого бархата. Он вытащил знамя и, выскользнув из комнаты, спустился на кухню. Под плитой стоял мешок с цементом. Брозовский вынул из шкафа горшок и, отсыпав в него цемента, приготовил густой раствор. Молнии освещали кухню голубоватым светом. Порою становилось светло, как днем.

Отто Брозовский взял знамя и горшок с цементом и вышел во двор. Упали первые тяжелые капли дождя. Брозовский спрятал знамя под куртку и пошел к сараю. Вокруг было темно и тихо. Испуганно взлетела курица. В хлеву Луше причмокивал во сне и терся головой о стену. Свинья шуршала соломой.

Отто открыл дверь сарая. Ключ с трудом повернулся в проржавленном замке. Скрипнул засов. В сарае пахло старым тряпьем, мышами и кроликами.

В углу, там, где все еще валялись промасленные тряпки, которыми вытирали мотоцикл, лежал кусок брезента. Отто поднял его с полу и отряхнул от пыли. Потом он достал из кармана маленькую книжечку. Сегодня он спрячет ее в надежное место. Эта тоненькая книжечка ему дороже жизни. Как радостно держать ее в руках и задумчиво рассматривать здесь, где никто его не видит!

Никто? А чья это тень заглядывает в приоткрытую дверь сарая? Но Отто ее не замечал.

«Коммунистическая партия Германии», — прочитал он. Член партии с 1921 года. Сколько лет прошло! Сколько марок наклеено! Не пропущен ни один месяц до февраля 1933 года. Отто рассматривал эти маленькие кусочки бумаги. И в бледно-зеленоватом свете молний стены сарая, казалось, раздвигались все шире и шире…

Он снова слышал свой собственный голос: «Я клянусь вам хранить его как зеницу ока!»

Как тогда ветер развевал знамя! Каким багрянцем горел назло всем врагам этот братский привет от страны Советов рабочим Германии!

Сильный удар грома вернул Отто Брозовского к действительности. Сарай опять стал сараем, мрачным, душным, пустым. Осторожно он завернул свой партийный билет в знамя. Молния сверкнула, и раздались раскаты грома.

«В такую ночь никто ничего не услышит, — подумал Отто, — ни одна душа не узнает, что я тут делаю».

Ни одна душа? Но чья это тень мелькнула у дощатой двери? Чьи широко раскрытые глаза блестят в темноте?

Петер промок насквозь и дрожал от холода. Он вытаскивал то одну, то другую ногу из лужи. Выйдя во двор и услышав, как у Брозовских скрипнул засов, он перелез через забор. Просто так, из любопытства. А теперь он приник к щели сарая и не может оторваться от того, что там происходит, хотя знает, что стыдно совать нос в чужие тайны. Значит, здесь, в этом сарае, лежит теперь самое драгоценное сокровище мансфельдских горняков — знамя из Кривого Рога. Здесь находится то, что так долго и упорно ищут нацисты, прибегая к угрозам, арестам и пыткам. Отто Брозовский сдержал свою клятву: он спрятал это знамя и сохранил его.

Петер понимал, что сейчас произойдет то, о чем не должен знать ни один человек. Прочь отсюда! Но он не уходил. Он видел, как Брозовский завернул знамя и партийный билет в брезент, как он подошел к крольчатнику, открыл дверцу…

Крольчиха испуганно заметалась.

— Не бойся, глупая, — прошептал Брозовский и ласково почесал Снегурочку за ухом.

Та узнала его широкую руку и, успокоившись, забилась в угол.

— Ну, где тут у тебя дыра? — спросил Брозовский, ощупывая стену.

Но крольчиха только лукаво поглядывала на него из угла своими глазками-пуговками.

Вот… вот она. Это была глубокая дыра, которую кролики за долгие годы прогрызли в глинобитной стене. Брозовский взял зубило и молоток и принялся расширять отверстие.

Глазки маленького белого зверька внимательно следили за этим необычайным ночным происшествием в крольчатнике.

— Ну, Снегурочка, смотри хорошенько. Теперь мы его замуруем. Такой у нас в Мансфельде обычай. Все, что нужно спрятать от чужих глаз, мы замуровываем в стену. Так уж у нас повелось.

Он вспомнил об оружии, которое вот так же было спрятано после боев 1920 года.

— Такие уж у нас стены. — Он щелкнул крольчиху по носу. — Хорошие стены, верно?

Ударил гром. В его раскатах потонул стук молотка по зубилу. Сквозь щели сарая сверкнул призрачный свет молнии. Дождь барабанил по крыше сарая. Дверь со скрипом качалась на ветру.

Теперь отверстие было достаточно велико. Брозовский засунул туда свой сверток, закрыл его дощечкой и замазал цементом. При свете молний он осмотрел заштукатуренное место, соскреб лишний цемент и подмигнул крольчихе:

— Ты довольна, Снегурочка? Поди-ка посмотри сама.

Он тихо щелкнул языком, подзывая зверька. Тот подбежал, хотел прыгнуть в привычную дыру, но ткнулся мордочкой в цемент и удивленно обнюхал замазанное место.

— Теперь там лежит наше знамя, — тихо и радостно сказал Брозовский. — И об этом знаем только мы с тобой, а мы никому ничего не скажем. Пусть нацисты ищут его, пока не лопнут от злости.

Петер, перемахнув через забор, исчез так же бесшумно, как и появился. Душу его жгла великая тайна. А в те времена хранить тайны было нелегко.

Брозовский дружески потрепал Снегурочку по спинке и закрыл дверь сарая. Вернувшись в дом, он поставил горшок под плиту, поднялся по скрипучей лестнице, залез в кровать и, накрывшись одеялом, облегченно вздохнул.

Минна спала. За окном шелестел дождь и ветер неистово раскачивал ветви тополя. В комнате после грозы уже не было душно.

Брозовский спокойно уснул.

Прошло три дня. Группенлейтер Шиле долго стучался в дом Брозовских, там не было ни души. Он постучал в кухню. Никакого ответа. На кухонном столе стоял разобранный радиоприемник. Шиле прошел во двор. Никого. Только из сарая доносился какой-то шорох. Он приоткрыл дверь и увидел Брозовского.

Отто, кормивший кроликов, удивленно взглянул на вошедшего. Шиле? Собственной персоной? Ну и разжирел же он!

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, штейгер.

Шиле откашлялся.

— Старший штейгер, — поправил он.

— Ах, да, старший штейгер. Кстати, поздравляю.

Как любезно Шиле потряс ему руку! Что еще задумал этот пройдоха?

— Я слышал, вы прекрасно разбираетесь в кроликах, господин Брозовский, — сказал Шиле и сунул нос в крольчатник.