Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария

– Как… зовут? – чуть запнувшись, спросил Святослав.

Васильковые очи, распахнувшись, взглянули на князя так, что он едва не лишился рассудка.

– Юлия… – журчанием тихозвонного ручейка отозвался голос.

– Сколько лет?

– Тринадцать…

– Грекиню сию чтоб пальцем никто не тронул! – строго молвил князь, обращаясь к охоронцу. – Ты! – велел он второму воину. – Немедля слетай к Варяжко, пусть выяснит всё о ней. – Поглядев ещё некоторое время на монашку с медно-золотыми волосами, Святослав, не проронив более ни слова, вернулся к коню и остановился, погружённый в думы. Никто не ведал, что творится в душе грозного князя. Облик его был по обыкновению суровым и непроницаемым, а внутри разгорался огонь. Если боги явили на его пути её образ во плоти, то это не случайно! Что не удалось ему с Овсеной, может статься, повторит сын. Пусть грекиня-Овсена станет женой Ярополка! Сколь велика мудрость богов, сколь сложны переплетения Яви и Нави. «Греки отняли жизнь моей милой Овсенушки и сына Мечислава, – сердце князя снова тронула старая боль, – пусть теперь гречанка в образе Овсены родит мне внука! Не зря ведь люди рекут, что внуки завсегда ближе, чем дети. Кто ведает, может, сия встреча богами устроена?!»

– Княже, – позвал Святослава седоусый сотник, – тут ещё одно греческое чудо имеется, желаешь поглядеть?

– Какое такое чудо? – не сразу выйдя из своих мыслей, хмуро спросил князь.

– Тут находится их именитый святой, рекут, к нему ежедневно толпы идут за исцелением, только наш приход всех охочих здравие получить распугал, – усмехнулся в усы сотник.

– Христианский волхв, выходит? – с некоторым интересом спросил князь. – Только слыхивал про таких. Давай глянем, далече?

– Тут же при монастыре обретается, вон за той скалой, и сотни шагов не будет, – махнул рукой сотник.

Святослав в сопровождении трёх верных охоронцев последовал за ним.

Они обошли серо-белую скалу и очутились у входа не то в пещеру, не то в большую нору. Сюда и впрямь вела проторенная многими сотнями ног тропа. Молодой охоронец осторожно спустился по выбитым каменным ступеням вниз, остальные следом. Пройдя несколько шагов сильно согнувшись, они оказались в пещере чуть повыше, но разогнуться могучие воины не смогли и здесь. Следом за молодым охоронцем шёл Славомир, он с сомнением оглянулся, сморщив нос.

– Ты, сотник, ничего не напутал? Может, в другой какой пещере, больно дух тяжёлый, не может человек тут находиться, разве что труп.

– Не напутал, тут он и обитает, – указал сотник на стену.

Факел осветил замурованный камнями вход и оставленное малое отверстие, в которое можно было просунуть только руку с небольшой посудиной.

– Так он что, не выходит отсюда? – поразился третий охоронец.

– Уже тридцать лет.

– Так давайте освободим узника! – предложил молодой, и вои споро стали разбирать завал. Когда очи пообвыкли к мраку, в углу помещения стало различимо каменное ложе, покрытое грязной соломой, и тело человека в рубище, обросшего власами многими и зело длинными. Человек, казавшийся мёртвым, вдруг пошевелился, звякнув при этом цепью.

– Глядите, так он же к ложу своему прикован! – не отрывая руки от носа, сдавленно воскликнул молодой охоронец.

– За какую провинность столь тяжкое наказание? – спросил Святослав, поражённый увиденным.

– В том-то и чудо, княже, – ответил сотник, – что приковал он себя сам и сам обрёк на то, чтоб гнить заживо в сырой пещере.

– Гляди, по нему же черви ползают… – Молодой охоронец, зажав на сей раз дланью уста, стрелой выскочил из пещеры. За ним поспешили остальные. Отойдя за камень, молодой охоронец, отвернувшись и согнувшись пополам, извергал из чрева всё, что недавно съел. Другим было не легче. Все во главе с князем жадно хватали ртом свежий воздух, ловя кожей каждое самое лёгкое дуновение ветерка. Зелёные оливы, что росли здесь, в долине, казались теперь сказочно красивыми. С детства воспитанные в почитании чистоты тела и духа славянские воины на время онемели от увиденного.

– Речёшь, сотник, много народу к нему ходит? – в раздумье осведомился князь, перстом указав на пещеру.

– Так, княже, сам видел, как тропа вытоптана, каменные ступени аж блестят от многих ног. Мне монах рёк, что благодать у ихнего бога можно заслужить страданиями плоти, вот они и стараются, девиц да мужей молодых от замужества в монастырях прячут, а вот такие, как сей схимник, почитаются за святых.

Святослав молчал, потому как в этот миг в нем соединились все слышанные когда-то слова. Озарение разума, будто восход солнца, враз осветило многое до того либо бывшее в тени, либо казавшееся из-за недостаточности света не совсем ясным. Посещение «святого» стало той искрой, что разом зажгла все скопившиеся вороха знаний об этом.

«Что я прежде знал о греческой вере? – думал он. – Крестики материны золотые, иконы византийские в углу её светёлки, неясный шёпот молитв, тихое пение да хитрые пастыри, сначала римские, а потом византийские, и только. Мы, славяне, прославляя Правь, всегда полагали, что почитание любого бога достойно и нет большой разницы, кому молится человек. Ан есть! У нас вся жизнь есть служение Роду Единому от начала и до конца смертного, духом своим, телом, ремеслом или словом. Древич, Лесич, Озернич, Студич, Летич, Дождич, Звездич, Громич, Цветич, Зверич, Травич, Триглавы Малые и Великие – всё есть живые части Рода Единого, где человек – сын и внук божеский – с миром Сварожьим радостную беседу ведёт, ежедневно творя каждый свой малый мир по образу божьих Отцов и Пращуров, приближаясь к ним чистотой своей души и тела, чтоб после ухода в Ирий вечно трудиться с ними на Лугах Сварожьих… А суть веры христианской, греческой, выходит, в уничтожении рода, потому как они отроков оскопляют, превращая в евнухов, младых мужей и жён юных замуровывают в монастырях, одевая в чёрное, лишая их семьи, продолжения рода, заботы друг о друге, детях своих и внуках, престарелых родителях. Там, куда они приходят, безжалостно вырубаются священные Боголесья и тысячелетние Дубы, низвергаются кумиры, разрушаются Святилища. И повсюду возводятся монастыри и храмы с крестами – символами Смерти. Им нет никакого дела до нынешнего явского мира, как будто и тело человеческое, и мир вокруг сотворили не боги светлые, а, как они рекут, дьяволы. И те, кто, по их мнению, творил грех, после смерти будут вечно гореть в геенне огненной, вариться в раскалённых котлах и заживо пожираться мерзкими червями, как сей нынешний схимник… – Святослава опять передёрнуло от омерзения. – Что ж за бог такой жестокий у византийцев, который требует от своих детей ради него гнить заживо на земле, обещая за то им Рай на небе? А как тогда спасать душу огнищанину, рыбаку, охотнику, воину? У него нет времени на затворничество, надо пахать, сеять, оборонять. Что ж ему, за спасение души платить пенязи чёрным бездельникам-монахам? Наши боги повелели каждому мужу трудиться за хлеб свой, и труд на своей земле есть великая радость, а у сих труд презираем есть, удел жалких рабов и оттого называется работой. Наши волхвы тоже молятся за народ свой, только не питаются жалким подаянием, не бдят денно и нощно в смердящих норах, а сами трудятся, и людей лечат, и советы добрые подают, и знания бесценные сбирают и хранят для потомков. А сии ради своего бога не щадят ни свой род, ни другие, – это страшная вера, несущая гибель».