Эдуард Эттингер - Аттила России

Но Бодена энергично отказалась разделить его трапезу.

«Право же, — сказал себе Свищ, усаживаясь в карету, — у этой чертовки такой характер, что в нее не на шутку влюбиться можно. Вот поди ж ты! Так себе, потаскушка какая-то, а прямо герцогиней себя держит!»

Ночь прошла так же, как и предыдущая. Ехали, ехали, ехали, останавливались для перепряжки, потом опять ехали, ехали, останавливаясь для смены лошадей, потом опять ехали, ехали, ехали. У Бодены все кружилось перед глазами. По временам начинался бред, который фантастически перепутывался с действительностью. Словно сквозь сон, она слышала, как испуганно-добродушно Свищ уговаривал ее поесть, но каждый раз она находила в себе силы ответить резким «нет». А под утро она вдруг словно упала в беспредельно черную яму. На мгновение блеснуло ощущение холодного, вожделенного покоя, а потом над, ней сомкнулись темные волны, скрывая и прошлое и настоящее.

Мария очнулась среди приятной свежести. Царил полумрак сгущавшихся сумерек. В воздухе пахло мятой, Хмелем, полынью, какими-то неведомыми лекарственными травами. Голова Бодены была перевязана сырой тряпкой, сама она лежала на соломенной подстилке, положенной на лавку.

— Где я? — слабо прошептала она, обводя взором убогую избу.

От окна отошла какая-то старушка, словно появившаяся из мира сказок… Одетая в балахон, сшитый из разноцветных лоскутков, и черную скуфейку она была горбата, горбоноса и сморщена, словно печеное яблоко, причем в; сети морщин то тут то там сидели огромные волосатые шишки и бородавки. Из-под густых седых бровей глядели большие, выцветшие, умные, добрые глаза.

— Кто ты? — с; испугом спросила Бодена.

— Не бойся, дитятко, не бойся! — ласково сказала старуха.. — Знахарка я, девонька, травы собираю, да и лечу ими болести разные. Люди бают, будто ведьма, колдунья, с чертом спозналась! Врут они, окаянные, врут! За мою же доброту меня же камнями забросали. Вот и живу в лесу, словно старый сыч!

— Как я попала сюда?

— Собралась я сегодня на заре за травами в поле. Только слышу — трах, трах! — катит четверка лошадей прямо к моей избе. Что за чудеса! Остановилась карета выскакивает оттуда какой-то — кто его знает, кто он? — не то барин, не то разбойник… Ты уж прости, голубка, может он — тебе близкий человек, да стара я уж, чтобы неправду говорить. Да нет, куда там близкий! Наверное, твой злодей? Да? Ну, так вот, выскакивает он и орет: «А где тут ведьма Сычиха?» Это меня Сычихой народ, прозвал. Я и говорю: «Сычиха буду я, касатик, а только не ведьма я, а знахарка». — «Мне, — говорит, — все равно, что черт, что ангел, а обмерла у меня в карете женщина, и ты мне вылечить ее должна — так и на постоялом сказывали, что лучше тебя никто во всей округе не пользует». — «А кто же она будет, эта самая болящая?» — спрашиваю. Он как гаркнет: «Не суйся-де куда не спрашивают, а дело свое делай!» Ну, перенесли тебя ко мне. Уж и побилась я над тобой, голубка!.. Ишь как ослабела, болезная! Не чаяла я и выходить, да вот очнулась ты, теперь жива будешь, слава Богу!

— Я хотела бы умереть! — простонала Бодена, закрывая лицо руками.

— Что ты, что ты, девонька! Христос с тобой! Эко грех-то какой! Ежели в твоей поре умирать, так нам, старым, от стыда сквозь землю провалиться надо! На-ко, испей, это настой из особых трав, что на Иванову ночь возле монастырской ограды собирают; целительное, девонька, питье! Испей, голубка…

— Не хочу! — стоном вырвалось у Бодены, и она оттолкнула от себя руку старухи. — Не хочу! Дай мне яда, старуха, так я тебя благословлять буду!

— Стыдись, девка, поддаешься лукавому, не к ночи будь помянут! Разве для того нам Господь жизнь посылает, чтобы мы ее по своей воле порешили! Страдания ниспосылаются нам для очистки души, а ежели ты ее в этой жизни Господним испытанием не очистишь, так на том свете тебе нечистая сила огнем вечным очищать ее будет. Молись девка, отжени от себя соблазн великий! Перетерпи — и Господь вознесет тебя. Раскайся — и Он омоет твои раны…

— Но если сил нет терпеть, бабушка!

— Молись, помни о страданиях Христовых. У Него, Многомилостивца, нашлось терпение за грехи людей перестрадать, а ты во имя Его и страданья принять не хочешь? Ежели Господь карает, значит, есть за что. И я много перетерпела… Была и я красива, не поверишь, девка, а лучше тебя была! Не любила я мужа, приглянулся мне барин, только о нем и думала, все старалась ему на глаза попасться. А он и не смотрит. Заметил муж, что я словно лошадь перед барскими глазами пляшу, да и поучил меня. И стала я Бога молить, чтобы Он у меня мужа взял. К знахаркам ходила, ведьмовала, колдовала с ними… И испустил муж свою душу. Возликовала я, словно рай мне открылся. И повезло мне тут, девонька. Обратил на меня барин молодой взор свой, приблизил к себе, так-то полюбил, что вольную дал. «Хочу, — говорит, — чтобы ты любовью, а не крепостью возле меня держалась». Год как минуточка пронесся. А там — горе за горем. Барин умер. Ушла я в город к купцу в услужение. Ограбили купца и прирезали. Меня в подозрение взяли. Били, пытали, в тюрьме гноили. А там случайно попадись настоящие злодеи. Вошла я в тюрьму красавицей-бабой, а вышла старухой. Кости перебиты, жилы вытянуты. Вернулась в село к родственникам. А у них в тот же вечер пожар, и младенец сгорел. «Уйди, — говорят мне, — проклятая ты». Ушла я в лес, скиталась без крова, без пищи. Все думала, за что Бог карает, все на Него роптала. Руки на себя наложить хотела. Да нашло на меня просветление — вспомнила, как бесовским волхвованием мужа я изводила, как ему у Бога смерти просила, а за то надо мне страданиями искупать грех свой. Как поняла я это, так и стала жить для людей. Собираю травы, лечу болящих. Люди в меня камнями швыряют, сколько раз толпой приходили да избушку мою по щепочкам разносили, а я все живу. Не посылает Господь смерти — значит, нужна я кому-нибудь. Не образумься я, наложи на себя руки — и тебя бы на свете не было, умерла бы ты в великих страданиях. А может, и ты тоже кому-нибудь нужна? Полно, девонька, не гневи Господа! Живи, коли Он велит; когда пора приспеет — Сам примет в лоно Свое. Выпей, голубка, выпей!

Тихая, ласковая речь старухи как-то погасила озлобленность Бодены, в ней проснулась опять прежняя Мария. Она подумала о Гаврииле Романовиче, о великом князе — какую большую роль играла она в их жизни! Ведь не на казнь везут ее! А куда бы ее ни запрятали, Гавриил сможет вызволить любимую сестру. Надежда не пропала — надо было перетерпеть, и тогда авось снова проглянет солнышко!

Под влиянием этих мыслей Мария решила не отталкивать питье и одним духом проглотила его. Действительно, ей сразу стало легче, она почувствовала себя бодрее, спокойнее, крепче. Только вот есть ужасно хотелось — невыносимо, мучительно!