Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Как? О, Боже!

— Этот человек горячо любит меня и решил со мной вместе бежать отсюда, прежде чем Сион падет в развалинах.

— И ты?… Ты платишь ему такой неблагодарностью и обманом?

— Это благочестивейший из всех обманов, которые так давно уже разыгрываем мы здесь, в Мюнстере. Я не люблю его, я не могу отвечать ему на его любовь взаимностью. Для того только, чтоб спасти тебя, я эти дни притворялась расположенной к нему и обещала ему руку за мое спасение. Ты же не отвечаешь за данное мною обещание. Идем, идем теперь скорее и не спрашивай меня более… Твой рыцарь ждет тебя… Не заставляй его напрасно ждать, так как он поторопился ради меня. Он рассчитывал лишь завтра ночью бежать отсюда. Идем, идем! Я оставила открытой заднюю калитку. Скорее.

Они шли без огня, ощупью, в полной темноте, и Анжела тесно прижалась к своей спасительнице.

— Меня беспокоит, что будет с тобой, пока ты останешься здесь, — прошептала она.

— Ты дурочка! — возразила Елизавета, также не повышая голоса. — Завтра я приду с твоим отцом. Подожди нас на дороге к Вальдеку.

Они пробрались через соборную площадь. В царском дворце все окна в зале были освещены, и слышен был громкий разговор.

— Там собрался военный совет, — сказала Елизавета. — Но сторожа спят.

Вдруг невдалеке от них мелькнул огонек за одним из выступов хоров старого собора. Они спрятались, бессознательно опустившись на колени за огромной статуей Самсона, опрокинутой и прислоненной у стены. Огонек приближался, и они увидели Дивару. Переодетая в простое платье, она несла в руках корзинку и фонарь и осторожно высматривала, все ли спокойно и благополучно кругом.

Подруги затаили дыхание.

Наконец Дивара задула огонь и поспешно перешла площадь с ее мрачными тенями.

— Она не хочет, чтоб ее кто-нибудь заметил, — проговорила Елизавета. — Слава Богу, что она нас не видела. Все равно, что влечет ее на тайные пути, но хорошо, что ты не попалась ей навстречу и избегла ее любопытства. Она, конечно, будет рада твоему исчезновению, но еще приятнее было бы ей обвинить тебя в преступлении, в бегстве и видеть тебя не только отвергнутой, но и наказанной.

Обе женщины продолжали путь. Возле часовни, находившейся у ворот соборной площади, Елизавета остановилась и, трижды перекрестив Анжеле лоб, рот и грудь, проговорила сдавленным голосом:

— Видишь ли там, за тем балконом, развевающийся султан? Это тот самый человек. Иди спокойно к нему, но в последний раз советую тебе — молчи, и да благословит тебя Небо, дитя мое!

С тяжелым предчувствием в душе она прибавила:

— Вспоминай обо мне в твоих молитвах, улыбнись мне, когда будешь счастлива.

Елизавета толкнула колебавшуюся Анжелу вперед и исчезла.

Незнакомец сделал ей навстречу несколько шагов и схватил ее поспешно за руку.

— Уже поздно! — сказал он коротко. — Мы должны торопиться.

Они быстро пустились по направлению к Боспинкским воротам. Они спешили дойти до земляного вала за городской стеной. Незнакомый воин носил под байковым плащом кожаную куртку. С суровой нежностью он сказал своей спутнице:

— Если я когда-нибудь забуду, Елизавета, что вы сделали сегодня для меня, пусть меня повесят между двумя собаками. Мы будем жить как в раю и пусть дьявол возьмет меня прямо в ад если я хоть раз поцелую вас прежде чем нас обвенчают. Я обворожен вами, это моя первая истинная любовь, как я ни стар и ни неуклюж. Клянусь моим мечом и щитом…

— Стой! Кто идет? — спросил какой-то человек.

Столкнувшись лицом к лицу с воином Анжела, в смертельной тоске, узнала ненавистного фон Вулена который точно вор приближался к ним.

— Гроза и молния! Это ты, Герлах в эту непроглядно-темную ночь? — спросил несколько смущенный беглец.

Фон Вулен ответил совершенно миролюбиво.

— Здравствуйте, Вернер! Я обходил дозором город и спешу теперь на совет к царю. А ты поздненько возвращаешься к твоим воротам. Кто с тобою, плут? Мужчина или женщина?

С этими словами он коснулся покрывала. Анжела отстранилась.

— Женщина! — проговорил фон Вулен не то с удивлением, не то шутя. — Кто же эта красавица? Пойдем-ка туда там посветлее: покажи твою милую девчоночку!

— Не смей ее трогать! — сказал Вернер строго.

— Но я хочу, — ответил упрямо фон Вулен.

— Ад и смерть! — Ты не посмеешь, — продолжал Вернер и оттолкнул фон Вулена.

— Как! Я — твой начальник, твой полководец?

— Но — разве ты не дворянин? — спросил Вернер.

— Кто смеет в этом сомневаться, черт возьми?

— Ну, так слушай и молчи как добрый товарищ по оружию! — проговорил Вернер быстро и решительно. Он отвел Вулена немного в сторону и сказал ему несколько слов по доверию.

Анжела ожидала, превратившись в статую, чем все это кончится.

Тогда Герлах расхохотался, как насмешливый критик, и сказал:

— Даю тебе пропуск, Вернер, с твоей душенькой. Но торопись вовремя вернуть ее домой, чтобы там не подняли шума. Я допускаю это оскорбление коронованного козла! Он отнял у меня Анжелу: теперь мне с ней не обвенчаться! Ладно же! Молодец, Вернер, не проспи своего часа и спокойной ночи!

Полковник удалился, а Вернер, ускоряя шаги, сказал, обращаясь к Анжеле:

— Счастье, если мы все обделаем в полчаса. Кто знает, какой дьявол овладеет болтливым языком Вулена.

Невдалеке от ворот, ведущих к валу, крался, как кошка, какой-то человек.

— Все в порядке, господин юнкер, — сказал он с чужеземным выговором. — Я обозначил местность, и мы не должны теперь оставаться ни минуты. Мой бердыш я воткнул в землю возле сторожевой будки — все равно, как бы я сам стоял там. Ночь темна, и голодные стражи спят — с бурчаньем в желудке.

— Идем, Гензель! — ответил Вернер, и они осторожно подняли закутанную Анжелу и перенесли ее через изгородь на валу.

— Я только еще раз обойду укрепление и потом быстро нагоню вас. Побереги пока мне эту женщину как зеницу ока.

С этими словами Вернер пошел опять немного назад, а Анжела при помощи Гензеля спустилась по склону земляной насыпи.

Солдат перенес ее через сырой ров на холм; потом они прошли вдоль ряда натыканных кольев и перебрались через крайние окопы земляных укреплений. Внизу они спустились на землю и стали ждать. Но Вернер не давал о себе знать. Вокруг царила полная тишина. Не слышно было ничьих шагов. Только наверху перекликались часовые. Впереди беглецов, на равнине, расстилавшейся от края рва, иногда слышалось ржанье и топот копыт. Это были немногие лошади, оставшиеся еще у мюнстерцев и ожидавшие на пастбище своей очереди попасть на бойню.

Прошли мучительные четверть часа в глубоком молчании, так как Гензель ни словом не обменялся с женщиной, оставленной на его попечении. Он всматривался в темноту, насторожив уши, и нюхал воздух. Наконец, соскучившись ожидать, он пробормотал про себя: