Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Во дворце.

— Где царь?

— Бежал! Вон волнуется бегущий народ.

— Сокровищница? — спросил алчный дворянин.

— Здесь, здесь сокровища!

Коршуном набросился Вернер на корону, шпоры и скипетр, истоптал их ногами, потом сунул обломки себе за панцирь и крикнул своим людям:

— Смело вперед! Царство завоевано! Победа!

Между тем ворвавшиеся в город солдаты под предводительством Штединка и Рамерса вытащили из собора орудия и усиленной пальбой пробили дворцовые ворота. Несмотря на упорное сопротивление перекрещенцев, которые на улицах большими толпами отбивали неприятеля с отчаянной храбростью и не раз делали исход битвы сомнительным, все-таки наемные солдаты епископа ворвались во дворец, жадно хватая всякую добычу, вино и женщин. С ними был и Гендрик. Истекая кровью, с обнаженным мечом, он хриплым голосом крикнул Шейфорту:

— Берите царство! Спешите на помощь вашим притесненным товарищам, которые отступают перед перекрещенцами! Я ищу только царя: где царь?

Гелькюпер повел мстителя на женскую половину, тогда как Шейфорт, словно небесная молния, преследовал перекрещенцев в тыл. Во дворце — мертвая тишина, пустота, разгром; а дальше — ревущие женщины или валяющиеся раненые дворцовые служители.

— Нигде нет его, нигде! Неужели бежал? — задыхаясь, спрашивал Гендрик.

Они вбежали в последнюю комнату, в комнату Дивары. Царицы не было. Какая-то женщина сидела у люльки Аверали. То была Маргитта, холодная, неподвижная как камень.

— Чей ребенок?

— Царя.

Один пехотинец, все время следовавший за Гендриком, бросил ребенка на копья стоявших под окном людей.

— Где царь? — неистовствовал Гендрик. Маргитта не отвечала.

— Где царь? — заревел он еще грознее. — Царь где? Или ты умрешь!

Тогда она молча указала на угол, где за целым ворохом обоев и тряпья, лежал царь.

Так Яна предала та, которую он думал обмануть; через нее он попал во власть неумолимого мстителя за все содеянное им зло.

— Помнишь ли ты меня еще? — закричал Гендрик, наступая ему на горло ногой. — Помнишь жениха Нати, Гендрика?

Бокельсон извивался змеей и хрипел:

— Помилуйте, помилуйте! Не дайте грешнику умереть!

— Об этом не заботься, жалкий человек! — ответил ему Гендрик, скрежеща зубами. — Я убивать тебя не намерен, но ты от этого ничего не выиграешь.

В эту кровавую ночь было стерто с лица земли царство нового Сиона. Войско епископа наконец окончательно одержало победу. Вся его армия ворвалась в город, где начались разбой и грабеж. Кто, изможденный, бледный, исхудалый, попадался навстречу победителям, того они убивали как перекрещенца. Женщин и детей, как стадо, гнали в лагерь. Лишь сотня мужчин удостоилась помилования. Счастливы были те, что погибли в ночном бою, а именно: Роттман в солдатском платье, трус Тильбек, потерявший всякую надежду на спасение, Яков, родной брат царя, показавший большие геройства, чем он, богатырь Тилан, Редекер, Модерсон и многие из их храбрых товарищей. Взятый в плен Вулен сохранил свою жизнь и удостоился помилования: тюрьма оказалась его счастьем. У Книппердоллинга и Крехтинга не хватило мужества умереть в битве: они отдались в руки неприятеля, чтобы быть повешенными. Дивару и всех наложниц царя постигла та же участь.

Жестокая победа окончилась безмерным кровопролитием. Епископ поклялся никому не оказывать милости, и мечи его палачей работали еще усерднее, чем топоры Книппердоллинга и Ниланда.

Прошло полгода в бедствиях и печали. Неистовства мести и правосудия прекратились. Молчаливое, но тяжелое страдание угнетало лишенный всех прав и преимуществ Мюнстер. Царь перекрещенцев со своими приближенными, а также Дивара с подругами за свои деяния удостоились той награды, которой заслуживали. Башня Ламберти стала воздушной могилой Яна: кости его белели в железной клетке, подвешенной к зубцам соборной башни.

Весна снова начала украшать землю цветами, снова убрала она поля своими богатствами. Однажды, в светлый теплый полдень, на могилах госпожи Вернеке и несчастной Елизаветы Гардевик стояли четыре человека, погруженные в молитву. Людгер пожал руку кустосу Зибингу и сказал:

— Благодарение Богу, господин кустос! Господь все сделал к лучшему.

Зибинг с благодарностью воздел руки к небу, с неописанным удовольствием указывая на молодую обнявшуюся чету, стоявшую рядом с ним.

— Да, воистину благодарение Всевышнему! — горячо молилась и Анжела. А Ринальд смиренно сказал:

— Вы сделали из меня другого человека, дорогой попечитель и друг. Простите мне то горе, которое я вам причинил, и да простит мне Господь мое ослепление. Сознаюсь, часто раскаивался я в том, что сделал, но — такова уж натура человеческая. Лишь судьба моей Анжелы да очевидные доказательства всей низости чудовища, которое царствовало над Сионом, смогли окончательно убедить меня.

— Будь непоколебим в добродетели и в объятиях твоей примерной супруги забудь прошлое! — ответил Зибинг.

А Людгер прибавил, краснея:

— Да, мы постараемся забыть, что было, и не будем менять верований.

Ринальд, тем не менее, пожал плечами и тихо заметил:

— Не все, однако, было так худо, о чем я мечтал…

— О, молчи, молчи! — просила Анжела.

Тут к ним наклонилась седая, заслуженная голова. Старый рыцарь Менгерсгейм стоял перед молодой четой и приветливо говорил:

— Господин Фолькмар! Я послан от епископа и могу сообщить вам приятное. Хитрость кустоса, помешавшая вам принять дальнейшее участие в восстании, принесла еще для вас и милость духовного князя. Он не может, правда, сделать вас учителем всех соборных школ, как вы того желали; но он назначает вас управлять всеми благочестивыми учреждениями города, под моим наблюдением. Я не забыл, как дружески вы нас защищали во взбунтовавшемся городе, а потому я за вас поручился.

Ринальд слезами оросил руку рыцаря. Менгерсгейм растроганным голосом продолжал:

— Вам много будет дела в новой должности. Это — картина полного разрушения. Все надо будет построить заново. Много слез придется осушить, многие обиды заставить забыть. Вы должны суметь взрастить доверие там, где были посеяны раздор и дух истребления. Ваше усердие оправдает мою поруку и убедит епископа, что в вас он снова нашел одного из лучших своих подданных.

Ринальд с решимостью прижал руки к груди, Анжела восторженно воскликнула:

— Веришь ли ты теперь, Ринальд, тому, что я так часто повторяла тебе про епископа? Пожалей о своей несправедливости. Поспеши отблагодарить высокого благодетеля.

— И я с тобой, Sand Dieu! — вставил Людгер. — В конце-то концов, пожалуй, ведь это — искусство многоопытного художника с Кольца так великодушно настроило светлейшего епископа. Видишь ли, Ринальд, искусство, дитя небес, и…