Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Но рассказывай живей, как ты попал к этим голландцам? Наша история очень короткая. Три месяца тому назад мы отправились в Англию. Я надеялся заработать что-нибудь моей кистью у этого шута, сумасшедшего Генриха [8] Здесь говорится об английском короле Генрихе VIII (1491–1547), славящемся крайним своенравием. .видишь ли, милый юноша, на родине теперь нашему брату плохо приходится. Но, увы, и здесь не повезло. Его величество король связался уже с несколькими эльзасскими и швейцарскими бездарными плутами, в том числе, представь себе, оказался и беспутный Гольбейн [9] Ганс Гольбейн Младший (1497–1543) считается одним из величайших немецких художников. . И вот мастер Людгер Ринге оказался лишним. Вслед за королем и его приспешники, разумеется, также во мне уже не нуждались. При таких обстоятельствах я, разумеется, не вывез ничего из Англии, если не считать нескольких английских и французских ругательств и проклятий… Кроме того, я оставил там мертвое тело: там умерла наша старая няня, и, благодаря этому случаю, ко всем моим заботам прибавилась еще новая — попечение об этой принцессе, оставшейся на моей шее. Сюда я приехал с целью посетить человека, у которого в доме я жил двадцать три года тому назад, когда расписывал две залы в доме богатого Корнелиса. В те времена все было лучше, чем теперь, милый Ринальд, поверь мне.

— Теперь твоя очередь, Ринальд, — сказала Анжела, с нетерпением ожидавшая, пока кончит отец. — Ну, говори же, благодаря какому счастливому случаю мы видим тебя здесь? Вернешься ли ты с нами на родину? У нас есть место в фургоне, так как мы похоронили бедную Лизбетту… Отец, наверное, не будет противиться этому, если ты захочешь занять это место и ехать с нами…

— Гм, кто знает? — возразил шутливо Людгер, принимая будто бы серьезный вид.

Ринальд между тем, в ответ на слова Анжелы, взял ее за руку и сказал:

— Тысячу раз благодарю за предложение, но я не должен возвращаться пока в Мюнстер.

— Не должен? Почему? Кто может мешать тебе? Понимаешь ли ты что-нибудь во всем этом, батюшка? Я думаю, господин Зибинг, викарий церкви святого Морица, встретил бы его с открытыми объятиями, не правда ли? Разве он не заботился о тебе с ранних лет, милый Ринальд? Не говорил ли ты сам, когда оставлял Мюнстер, что он дал тебе необходимые средства для того, чтобы изучать науки в Кельне? Видишь, я не забыла ни одной мелочи из всего, что касается тебя. Я часто думала о тебе: сказать тысячу раз — это мало.

Пока она говорила, отец нетерпеливо шагал по широким плитам улицы.

— Анжела! — воскликнул Ринальд с внезапным порывом нежности. Но, как будто вспомнив о чем-то важном, он остановился, отступил шаг назад и прибавил тихим голосом и печально:

— Викарий сам, мой опекун, заменявший мне прежде совершенно родного отца, в гневе своем на меня запретил мне возвращаться домой. Еще не пришло время нарушить это запрещение.

— Если так, нельзя ли узнать, в чем дело, и не можешь ли ты говорить о себе яснее, Ринальд? Мы стоим здесь уже час на солнечном припеке, а все еще не знаем…

— Скажу вам в двух словах, в чем дело. Я покинул Кельн и вместо теологии стал изучать светские науки у одного профессора в Страсбурге, последователя учения Лютера. Мои верования и все мои стремления принадлежат теперь всецело новому учению. Я не могу оставаться приверженцем мрака, царящего в родном моем городе. По природе я слишком искренен, чтобы лицемерить, как мой соотечественник Бернгард Роттман, столь же неблагодарный воспитанник моего опекуна, которого я нашел в Кельне. Вот я и сообщил господину Герману Зибингу о перемене моих взглядов и намерений в жизни. В ответ на это он прислал мне немногое, оставшееся от моего наследства, и сурово запретил мне показываться ему на глаза. Тогда я, с моим небольшим запасом денег, пришел сюда, в Голландию, и живу здесь в полном одиночестве. Единственный мой спутник — это сочинения доблестного Гуттена. В них я черпаю утешение, когда настоящее становится слишком тяжелым и грозит сломить меня. Вот и вся моя история…

— Вы стали лютеранином, Ринальд? — спросила Анжела серьезно и печально.

Он вздохнул, прежде чем ответить.

— Если вы хотите так назвать это… В известном смысле да, добрая Анжела. Но если это дурно, то я уже наказан жестоко тем, что вы меняете обращение со мной и говорите мне «вы» вместо «ты», которое связывало нас с детства, как брата и сестру.

Анжела не произнесла ни слова, но продолжала стоять, упорно глядя в землю. Мастер же Людгер в смущении откашлялся, потер себе руки и сказал, запинаясь:

— Гм, да… Конечно, лютеранин или что другое, если не для нее, то для меня это безразлично. Кто достаточно пожил и приобрел опыт, тот знает, как следует относиться к этим вещам. Я не осуждаю женщин за то, что они так цепко держатся старых учений и верований, но… Это не должно мешать нашей дружбе с вами, молодой человек.

Они пожали руки друг другу. Эта беседа была прервана пронзительными звуками уличной музыки на мотив веселой песни. Целый оркестр собрался у ворот соседнего дома. Во главе толпы музыкантов находился скоморох в одежде из пестрых лоскутьев, извлекавший самые невероятные, нескладные звуки из инструмента в виде мешка с трубой, причем молодец подпрыгивал и выделывал всякого рода смешные движения.

— Что это все означает? — спросили Людгер и Анжела.

— Это свадьба, друзья мои, — ответил юноша. — Хозяин этого дома, другими словами гостиницы «Трех Селедок», справляет сегодня свадебный пир. Я здесь живу, так как гостиница эта приходится мне по карману, к тому же в ее стенах живет человек замечательный в своем роде, которого я изучаю с таким же интересом, как иную книгу. Взгляните, вот он сам стоит на пороге дома. Он кланяется нам. Держу пари, он пригласит вас принять участие в празднестве: меня он уже звал, как своего домашнего, конечно. Я уверен, что он вас тоже пригласит: в своем кругу, сравнительно узком, он также щедр и гостеприимен, как какой-нибудь знатный господин в своих поместьях.

Между тем на пороге дома показался сам герой торжества, в праздничной одежде и украшенный цветами. Он подал знак музыкантам приостановиться и подошел к Ринальду и его спутникам. С достоинством поклонившись им, он сказал приветливо:

— Друзья моего почтенного постояльца и нахлебника будут всегда и моими друзьями: осмеливаюсь, господа, просить вас разделить с нами скромную трапезу. Вы окажете большую честь моему дому, если примете милостиво приглашение принять участие в нашем празднестве.

С этими словами он подал Анжеле букет свежих роз.

— Возьми, Анжела… Мы должны благодарить за любезное предложение и думаю, что мы могли бы принять его, если…