Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Но мне не в чем довериться вам, сударыня! — возразила Натя строптивым тоном.

— Ну, с таким железным черепом ничего не поделаешь, — с неудовольствием сказала снова, помолчав немного, госпожа Бокельсон. — Я вовсе не имею в виду навязываться тебе! Сохрани Бог! В этом нет никакой нужды! К тому же и без твоего признания я знаю, что у тебя на душе.

— Вы… вы знаете? — воскликнула Натя, испуганная и необдуманно выдавая себя; но в ту же минуту она вернулась к своей прежней замкнутости и сухо прибавила: — Ну, так скажите, сударыня.

— Ты влюблена: вот отчего так болит твое сердце. Нет, Натя, не старайся обмануть меня, оставь все эти уловки. Разве мы с тобой не женщины? Или мы с тобой не знаем, что женщины умеют прекрасно водить за нос только мужчин, но друг друга понимают с одного слова, и даже вовсе без всяких пояснений? Я давно заметила и знаю, в чем дело: незачем нам и говорить об этом. Тебе надоело все оставаться невестой, и ты злишься иногда на своего поклонника; но душа твоя все-таки лежит к нему, этому клевскому рейтеру. Можешь успокоиться. Всему на свете бывает конец: оруженосец становится воином, подмастерье — мастером, послушница — монахиней. Не вечно продолжается медовый месяц новобрачных, но не вечно также приходится ждать помолвленным венца. И ты, сердце мое, скоро дождешься своего, если не обманул тот, кто передал мне это письмо для тебе. Он говорит, что пришел из Клеве и принес поклон от твоего Гендрика и что… Ну, остальное все ты узнаешь сама из письма.

С этими словами она вручила конверт, тщательно заклеенный и сверху перевязанный тесемкой.

Грудь Нати высоко поднималась, и она едва в силах была прошептать:

— Да, это от него… Я подарила ему однажды эту тесемку от моего платья.

Понимая по-своему ее волнение, госпожа, смеясь, спросила, не доставит ли ей удовольствие держать это письмо самой в руках, распечатать его и узнать его содержание?… Но Натя порывисто отстранила протянутую к ней руку с письмом и сказала:

— Нет, сударыня, прочтите мне его, прошу вас: мне трудно самой. Прочтите вы его, ради Бога, и скажите мне, что он пишет? Мало радостного для меня во всяком случае, — прибавила она подавленным голосом и беспомощно опустила вниз голову и руки.

— Напротив, я думаю, — возразила хозяйка весело. — Какая же ты маловерная! Приготовься лучше услышать радостную весть.

Госпоже Бокельсон оставалось исполнить просьбу Нати — прочесть ей письмо вслух. С этой целью она заняла место возле окна, между тем как Натя, вся скорчившись, присела на скамейке, у ног ее, закрыв глаза и лицо руками и опершись локтями на колени.

Хозяйка читала медленно, произнося отдельно каждое слово:

«Милая моя, сокровище моей души! Липе из Брауншвейга взялся передать тебе это письмецо и скажет тебе что я жив и здоров и верен тебе всеми помыслами так же, как и в прежнее время, хотя давно не писал и не давал о себе знать. Но зато я давно хлопотал об увольнении со службы и возвращении домой. Добиться этого было очень трудно, потому что у нас ожидали войны, и его милость, герцог, опасаясь, что многие из его наемных воинов могут изменить ему и пристать к знаменам кельнского архиепископа, набирал еще новых людей и не хотел лишаться слуг. Но маршал все-таки, наконец, согласился на мое увольнение: дней пять спустя после того, как ты прочтешь это письмо, я буду сам уже в Лейдене и как только заведу свою кузницу, введу тебя хозяйкой в свой дом. Никто лучше меня не сумеет подковать лошадь и никто не сумеет любить тебя, как я, хотя не могу тонко выражаться и язык мой похож на мой кулак. Настоящая любовь, однако, не в том заключается, и хотя обхождение у меня грубое, но я ласков к тебе всем сердцем и»…

— Отец Небесный! — сама прервала себя Микя, с ужасом бросаясь поднять Натю, в беспамятстве, с разбросанными руками упавшую на пол во время чтения последних строк письма. — Натя, что с тобой, ради Бога? Бедное дитя, неужели радость убьет тебя? О, жестокая любовь! Сколько страданий приносишь ты слабым людям… Натя! Приди же в себя, Натя…

Точно проснувшись и отгоняя беспокойный сон, Натя вдруг встала и оттолкнула руки хозяйки, приготовившейся расстегнуть ей платье.

— Оставьте! — проговорила она с тоской и с видом человека, теряющего рассудок. — Не трогайте, пустите меня… Мне ничего не нужно: я здорова. Как вы прочли? Гендрик вернется через пять дней?

Она стала считать по пальцам:

— Пятница, суббота, воскресенье, понедельник… Ну, значит, в понедельник… О, Святая Дева, о Матерь Божия! Он сдержит слово… О, Натя, жалкая несчастная девка, глупое создание! Что будет с тобой?…

Она горько плакала несколько минут, потом, одумавшись и собравшись с силами, обратилась к хозяйке и сказала:

— Позвольте мне пойти лечь, сударыня: я чувствую слабость.

— Иди, милая Натя. Отдохни, тогда только ты в состоянии будешь оценить радостную весть, поразившую тебя так сильно в первую минуту. Но ты больна, не позвать ли нам врача? Если хочешь, я пошлю за мастером Корнелиусом. Нет? Ну, так смотри сама за собой и постарайся оправиться. А что же письмо? Разве ты не спрячешь его у себя?

Натя снова задрожала и медлила протянуть руку.

— Я знаю все, что в нем есть. Разве вы не все прочли мне?

— О, нет, все до последнего словечка, до слов «Прощай и до свиданья».

— И все именно так, как есть на бумаге?

— Ну, конечно.

— В понедельник Гендрик будет здесь?

— Да, да, разумеется. Поверь, наконец, и не волнуйся больше.

Разве только в церкви Евангелие читают так тщательно, как я прочла тебе письмо…

— Ну, тогда довольно с меня: письма мне не нужно.

— Что ты, глупая? Так мало цены имеют в твоих глазах строки милого, писанные его рукой? Ну, полно же, ты ветреная девчонка: возьми письмо и запрись с ним в твоей комнате! Ты свободна до завтра. Надеюсь, однако, что с этого дня ты станешь веселее работать, зная, что тебя ждет скоро исполнение заветных желаний. Иди же, усни!..

Пока в доме происходили все эти события, наступил вечер. С первым звоном вечернего колокола товарищи по ремеслу и собутыльники Симона перебрались за деревянную перегородку, отделявшую нечто вроде кладовой, укрываясь от любопытства городских сержантов, заглядывающих в двери и щели ставен. Эта перегородка, кстати, умеряла шум пьяных голосов и пристукивания жестких рук по столу, когда игроки открывали козыри, называя вслух: «Кубок, Динарий, Синий меч, Желтый скипетр» [18] Это перевод мастей бывших тогда в употреблении игральных карт. .

Микя сидела у камина и шепотом рассказывала мужу историю письма, полученного Натей. Ян слушал с бьющимся сердцем, но не выдавая ничем своего волнения. Герд, скорчившись в темном уголке, уничтожал свой скудный ужин и думал о странном поведении Нати, об ее болезни, о своих надеждах и об их жестоком крушении.