Элен Баррингтон - Королева бриллиантов

Мария-Антуанетта замолчала. Король поднял голову, несколько секунд разглядывал Редера и наконец с трудом выдавил из себя: — Идёмте!..

Под презрительными взглядами дворян, под недоумённый шёпот швейцарцев, не знающих, что им делать — сопротивляться или сдаваться на милость победителя, — король шёл за спиной Редера по саду, за ним с дофином на руках и дочерью, которую она держала за руку, шла вся в слезах Мария-Антуанетта, за ней — Елизавета и принцесса Ламбаль. Они шли мимо пока ещё редкой толпы, осыпавшей их отборной руганью. До своего убежища — здания Национального собрания — оставалось две сотни шагов. Две сотни шагов до окончательного унижения. Две сотни шагов отделяли короля и Марию-Антуанетту от ранее принадлежащей им власти.

Национальное собрание заседало с двух часов ночи. Депутаты обсуждали проект закона об отмене работорговли, когда двери внезапно распахнулись и на пороге показался король с домочадцами и свитой. Он сразу подошёл к трибуне и огорошил народных избранников следующей фразой:

— Я пришёл к вам, чтобы предотвратить большое преступление, и думаю, что только среди вас я буду в полной безопасности.

Поражённый его неожиданным появлением в зале заседания, ярый противник монархии Анри Веньо проявил великодушие:

— Сир, можете рассчитывать на твёрдость Национального собрания.

Эта «твёрдость» состояла в том, что короля, который по конституции не имел права присутствовать на заседаниях собрания, вместе с его домочадцами заперли в маленькой тесной ложе за спиной председателя, где обычно находились стенографисты-секретари. В этой клетке, где можно было задохнуться от августовской жары, Марии-Антуанетте с детьми и её супругу пришлось просидеть целых восемнадцать часов!

На следующий день, в субботу 11 августа, Голгофа не закончилась. Королевские особы весь день сидели в маленькой душной ложе и слушали гневные обличительные речи депутатов. Каждый старался показать себя куда большим республиканцем, чем сосед. Короля лишают права «вето» и утверждают те законы, которые были решительно им отвергнуты. Отныне он не будет принимать никаких решений, решения будут приниматься только о нём.

Парижская коммуна, однако, не дала согласия на размещение короля с семьёй в Люксембургском дворце или в здании министерства юстиции, так как, по её мнению, оттуда ничего не стоит организовать побег. Национальное собрание с радостью отдаёт короля с его домочадцами на попечение революционного парижского самоуправления. Его представитель в собрании Мануэль обещает отвезти королевскую семью в Тампль, то есть в тюрьму, «со всем уважением, подобающим данным печальным обстоятельствам».

В шесть часов вечера их в сопровождении мэра Парижа Петиона привезли в Тампль. В ту же ночь по распоряжению Коммуны гильотину вывезли из тюрьмы Консьержери и установили на площади Карусель, в самом центре Парижа, чтобы теперь её могли видеть все. Вскоре площадь Карусель переименуют в площадь Революции. Гильотина — трон нового Владыки, заменившего отправленного в тюрьму короля.

Этот владыка — Великий террор.

Королевскую семью отвезли в надёжный Тампль, бывший замок ордена тамплиеров, и теперь весь Париж успокоился. Народ устал от рывков и замираний революции. Наступило очередное затишье.

Марии-Антуанетте хорошо был знаком этот маленький дворец, который когда-то принадлежал брату короля, графу Д’Артуа. Она, будучи дофиной, часто приезжала сюда, чтобы повеселиться, потанцевать со своим постоянным партнёром маленьким Д’Артуа, поиграть с ним, побегать по залам.

Но революционная коммуна приготовила для своих королевских узников темницу: их поселили не в замке, в котором ещё сохранились следы прежней роскоши, а в двух древних круглых крепостных башнях с остроконечными крышами. Эти построенные ещё в Средние века мрачные башни очень смахивали на Бастилию и вызывали у любого, впервые увидевшего их, настоящий ужас. Комната королевы была на первом этаже, там она часто сидела с детьми, играла в трик-трак с королём.

После этих ужасных дней — 20 июня и 10 августа — несчастная женщина немного успокоилась. Теперь, услыхав какой-то шум, подозрительные звуки, она уже не вскакивает словно ужаленная. Самое худшее уже позади. А о том, что впереди, лучше не думать. Конечно, предстоит перенести ещё немало унижений. Но какое самое страшное наказание может их ждать? По конституции только отречение от власти, больше ничего. Один из тюремщиков шепнул по секрету о победе австрийцев. Пал Верден, союзники угрожают Лонви. Снова появилась слабая надежда на освобождение.

В Париже опять волнения, тревожно бьют на улицах барабаны. Но революционные власти быстро успокоили народ. Они принимают и строгие меры предосторожности в отношении своих пленников. Им запрещено теперь гулять по дворцовому садику. Все пристройки вокруг крепости сносятся, деревья вырубаются, возводят ещё одну каменную ограду. У каждого выхода — сторожевая будка с часовым. Четыре комиссара от Коммуны, сменяя друг друга, несут дежурство в крепости.

Но больше всего душу ранила другая издевательская мера. 19 августа из ратуши поступил приказ удалить из крепости всех лиц, не принадлежащих королевской семье. Особенно болезненным для королевы было расставание с принцессой Лавдбаль, её самой близкой подругой. И та, и другая чувствовали, что они больше никогда не увидятся. Мария-Антуанетта подарила подруге кольцо с прядью своих волос, которую она срезала после возвращения из Варенна; на нём было выгравировано: «Они поседели от горя». Позже этот дар найдут на растерзанном трупе принцессы. Удалили и свиту короля, оставив ему только одного камердинера.

Парижская коммуна «заботилась» об узниках, «пеклась» об их удобствах. Помещения в большой башне перестраиваются, комнаты заново обиваются панелями и драпировкой, привозят новую мебель. Для королевы даже устанавливают ванну — невиданная роскошь в тюрьме. Теперь королевской чете предоставляют по целому этажу из четырёх просторных комнат. Королю — на втором этаже, королеве с детьми — на третьем.

Коммуна не скупится и на хорошую еду. Тринадцать специально подобранных поваров готовят пищу. Каждый день подаётся на королевский стол три первых блюда, закуски, два-три вторых, не считая вин, которые обожает Людовик XVI, — мальвазию, бордо, шампанское. За счёт Коммуны им доставляют бельё, одежду, необходимые предметы туалета.

Но ничем не скрасить несвободы. У каждой двери — охрана. По приказу Коммуны в столовой на стене на большом листе повесили «Декларацию прав человека», подписанную королём. От поставленной на нём даты — «Первый год революции» — король болезненно морщится; в его комнате висит яркий плакат: «Свобода! Равенство! Братство!»