Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.

— Кушайте на здоровье, чесночку прихватывайте, шибко он для здоровья пользителен. Маловато хлеба-то, да что поделаешь: чем богаты, тем и рады.

— Спасибо, дядя Савелий!

— На здоровье!

Никогда еще Егору ржаной хлеб не казался таким вкусным, как в этот раз. Савелий только головой покачал, глядя, как быстро управились его гости с едой, вслух же сказал другое:

— Для спанья-то палатку возьмем с телеги, свернем ее вчетверо, вот и ладно будет. Под головы хомуты положите, седелки, а вот сверху укрыться-то будет нечем! У нас, окромя подседельника да шубы, какой сами укрываемся, ничего больше нету! Холодновато вам будет?

— Ерунда, вить не зима же. А нам только бы уснуть, то и холод нипочем!

— Да время-то оно теплое, петровки!

Утром хозяин поднялся чуть свет, разбудил своих постояльцев. Проснувшись, Егор увидел над сопками с востока бледный, чуть подрумяненный зарею рассвет и белую полосу тумана вдали под горой. На стану уже горел костер, над ним на тагане висел котел с водой. Хозяин укладывал на телегу мешки с овсом, сына послал за лошадью. Поеживаясь от утренней прохлады, друзья поспешили к огню, туда же подошел хозяин.

— Вот что, ребятушки, — заговорил он, обращаясь к Егору. — Вы, как я догадываюсь, к своим пробираетесь, к красным то есть?

Егор, держа над огнем протянутые руки, удивленно вскинул на него брови:

— С чего это ты взял, дядя Савелий?

— Соображаю, глядя на вас! На семеновцев вы никак не походите, и одежонка на вас… И ноги порапеные! Сразу видать, что в передряге большой побывали.

— Выдумываешь, дядя Савелий.

— Да вы меня не стесняйтесь, у меня у самого два братана в красных обретаются.

— Фамилии-то их как?

— Перфильевы.

— Есть в нашем полку Перфильев, в третьем эскадроне, имя его вот не помню, чудное такое, какие редко и встречаются.

— Пимон. Рыжие усы, ростом чуть меня повыше.

— Верно, Пимоном зовут его. Ну раз такое дело, то уж откроемся. Угадал, дядя Савелий, к своим пробираемся. А уж в передряге-то побывали в такой, што и вспомнить страшно, — и тут Егор рассказал о том, что произошло в пади Тарской, как из полутора тысяч расстрелянных белыми карателями только вот им троим удалось уйти от смерти!

Кончил Егор, и зловещая тишина воцарилась у костра, только вскипевшая вода бурлила в котле да потрескивали, разгораясь, дрова, ярким пламенем освещая сидящих вокруг, притихших людей. Потрясенный страшным рассказом, старик словно окаменел, полными ужаса глазами смотрел на Егора. Молчали и недавние смертники. Егор, сгорбившись, обхватив руками колени, смотрел Мимо костра, и чудилось ему, что тени погибших витают над ним. А в глазах — Тарская, вагон, откуда вместе с другими кинулся он навстречу смерти, штыки карателей, залпы, тела убитых, стоны, кровь, Раздобреев с окровавленной доской в руках! Дрова потрескивают в костре, а Егору слышится — хряст, хряст от ударов доской Раздобреева…

— Ох, Кеша, дорогой наш Кеша, — со стоном выдохнул Егор, распрямившись, упираясь руками в землю, — Кабы не ты, дорогой наш друг, не сидеть бы нам у костра этого.

— Не сидеть бы, — эхом отозвался Номоконов.

— Вот человек был, — прошептал Федотов, — царство ему небесное!

— Ужас, ужас! — очнулся от оцепенения старик. — Шибко, знать, молят за вас богу родные, шибко! Из какого аду вырвались, боже ты мой милостивый! Слушаю, и волосья дыбом встают, — ужас! И как только земля-то носит злодеев этих, казнителей!

— Но ничего, — помотал головой Егор, словно отгоняя от себя страшные видения, — отольются им слезы сиротские и кровь погибших товарищей наших. Рассказывать будем народу нашему, штобы еще больше восставали против палачей проклятых, мстили палачам нещадно!

После все молча принялись за еду. Хозяин так же, как и вечером, ковригу хлеба разделил начетверо, роздал гостям и сыну поровну, себе от четвертинки, которая досталась сыну, отрезал тоненький ломтик.

— Себя-то обделил, дядя Савелий! — сказал ему Егор.

— Обо мне не печальтесь, кушайте на здоровье. Домой я надумал съездить, там и поем досыта. Да-а, — с уважением глядя на Егора, старик одобрительно покачал головой, — верно ты сказал, што поднимать надо народ супротив казнителей этих, злодеев, навалиться на них всем миром — и крышка им, проклятым! А народ и так-то озлоблен на них до невозможности, а теперь, как услышат про это злодейство, все поднимутся от мала до велика! Будь бы помоложе, и я не отстал бы.

— Молодец, дядя Савелий, спасибо!

— Вот и надумал я помочь вам, чтобы до своих-то добраться скорее. Сделаем так: сейчас мы едем на пашню, овес я рассею. Ванюшка боронить будет, а сам я домой смотаюсь. Да ишо кто-нибудь из вас бы со мной, вдвоем-то оно бы способнее. Там и харчей соберем вам на дорогу, и насчет коней сообразим! Кто пожелает со мной?

Номоконов переглянулся с Егором:

— Ежели ехать, так мне придется, как ты думаешь?

— Езжай. А мы с Федотовым опять в тот же березняк подадимся, где вчера обретались. Здесь оставаться опасно. Как вернетесь, к нам туда приходи, Иван, расскажешь, что и как.

— Ладно.

Хозяин с этим согласился, и вскоре стан опустел. Савелий с сыном и Номоконовым отправились на пашню, Егор с Федотовым поковыляли в лес. Устроились они на том же месте, где вчера провели почти полдня. Отсюда им хорошо видно широкую елань, работающих на ней хлеборобов; в одном месте пашут на тройке лошадей, в другом — в плуг запряжено три пары быков, в третьем — на четырех лошадях боронят свежую пахоту. Ближе всех находилась к ним пашня Савелия: было видно, как он с мешком через плечо шагает по пашне, проворно раскидывает овес. Мальчуган запрягает двух коней в бороны, ему помогает Номоконов.

Взошло солнце, и под лучами его мириадами радужных блестков заискрились отягченные росой цветы и травы. Где-то далеко закуковала кукушка, и совсем близко выщелкивал сибирский соловей. Слушая незамысловатые рулады здешнего певца, Егор старался не думать о событиях в пади Тарской, пытался восстановить в памяти последнюю встречу с Настей… В этот момент Федотов тихонько дернул его за рукав, потянул к себе винтовку. Егор глянул в ту сторону и в промежутке между берез увидел козу. Она, пощипывая травку, выходила на полянку, а Федотов уже прилаживал на обгорелый пенек винтовку.

— Стой! — крикнул Егор, локтем вышиб из рук товарища оружие. Как метнулась вспугнутая им коза с полянки, Егор не видел, столкнувшись глазами с изумленным взглядом Федотова.

— Ты чего это? — не понимая, что произошло, спросил Федотов. — Почему стрелять не дал?

— А т ыслепой? Не видел, что это матка, детеныш у ней — инджиган [1] Инджиган — козленок (обл.). . Убил бы матку и его погубил бы.

— Вон оно што! Подумаешь, великое дело матка, инджиган! Людей убивают тысячами.