Олег Широкий - Полет на спине дракона

— Да, это так, — согласился Маркуз, — ни Юлюй Чуцай, ни Угэдэй, ни даже Темуджин не могли себе позволить одним махом ограбить пастухов-харачу, дехкан, сабанчи-землепашцев, купцов и горожан настолько. Гуюк хочет возместить убытки за счёт богатой добычи в Вечерних странах... А обнищавшие опять же охотно пополняют его войска. Только вот чего Гуюк не видит, так это того, что, если война затянется, ограбленную империю нашу поразит небывалый мор... Она надломится от военных усилий.

Мунке терпеливо слушал — пусть выговорятся. Он знал то, чего не знали они. И сейчас он намеревался это сказать...

— Европа не едина. Кесарь Фридрих был нашим союзником в той войне. Мы разоряли земли лишь тех, кто стоял за Римского Папу, и ему это было на руку. Но Фридрих знал: Бату не пойдёт дальше, поэтому и не вмешивался. Ведь между ними был тайный договор... Но и так, даже так мы вышли к морю (не Последнему, увы) на последнем издыхании.

— Бату разделял и властвовал, — одобрительно кивнула Суркактени, — водил Гуюка за нос.

— Для себя, для своего покоя... и для вашего. Он хочет править на своих землях — ему не нужны завоевания. Но пока тут хозяйничает Гуюк, нет ему покоя. Что до людей Вечерних стран, то они могут ослаблять друг друга только в одном случае — если опасность не грозит всему их дому. Они, подобно нам, могут заключать временные союзы даже для нападения, а уж для обороны — тем более. Теперь же франки испугались всерьёз...

— К чему ты ведёшь?

— Соглядатаи Бату передали мне сведения о том, что, прослышав о готовящемся новом походе монголов — таком, перед которым прежний будет казаться жалким набегом, — кесарь и Папа готовы помириться. А уж если они выступят совместно, война, по меньшей мере, станет затяжной, если не победоносной для них.

Воспользовавшись паузой, Маркуз закончил мысль Мунке:

— И тогда ноги нашей державы подломятся сами по себе. Потому как будущая добыча не возместит нынешний Гуюков грабёж своих подданых.

— Каракорум полон гласных папских людей и тайных мухни, — улыбнулся Мунке, — недавно прибыл один из них — некий Плано Карпини, и что же, вы думаете, он привёз Гуюку?

— Я уже знаю, — сказала Суркактени, — он просит креститься со всем нашим народом по латинскому обряду. Покориться Папе Римскому — могущественнейшему из государей. Смешные...

— Не обольшайся, ихе, — возразил Мунке, — это полог, скрывающий тайные телодвижения, не более. Ну и зубы показывают, не без того. Вдруг Гуюк одумается да и отложит поход. А меж тем папские люди охмуряют Ярослава, тайно обещают ему корону и почести. Всё, что угодно, только бы он не присоединился к гуюковым туменам.

— Да, хорошо быть маленьким слитком, способным склонить равновесие весов, пусть и нагруженных сверх меры.

— Тем более что этот слиток не так уж мал. Но послушаем же нашего урусутского доброжелателя и, как следует из его слов, верного союзника Бату. У него есть хитрая задумка.

Олег, получив разрешение говорить, собрался с мыслями не сразу. Слишком проницательными были те глаза, которые разом на него обратились. Да и, к слову сказать, не самым незначительным людям принадлежали эти глаза. За плечами этих людей — оружные воины, золото, власть. А кто он? Если бы ему сказали, кто же он?

— Мой человек в свите Ярослава доносит: средь людей князя единства нету. Дети евойные — Ярослав с Андреем — опасаются Гуюка, в поход сквозь Русь не хотят. Дорагинэ тревожится, как бы Ярослав не перекинулся на сторону папистов. Вон их тут сколько шастает, посланцев и мухни.

— Ярослав не прельстится, и не ждите. Его нухуры вскормлены в боях с латынами. Склонившись к Папе, лишится опоры верных, — тихо буркнул Мунке.

— Сие так, — согласился Олег, — но ханша Дорагинэ того не знает и за сына боится. Всё чудится ей, что Гуюк переветниками обсажен, аки мухами мёд. Так ведь и обсажен. Каждый в свою сопелку дудит. А ещё того пуще: пригрелся у порога ханши давний недруг Ярослава, Фёдор Ярунович — боярин. А уж он-то дорого бы отдал за взаправдашние доказательства того, что Ярослав с латынами снюхался.

— Какие же могут быть доказательстсва, если он латынов избегает? — насторожился Мунке.

— Вот что я придумал, — пояснил Олег, — сам Ярослав страшится латынов, словно чёрного мора. Понимает, чем может кончиться недоверие к нему великой хатун Дорагинэ. Но подозрительность — рыба мелкая. Её ловят не на крупный, а на мелкий крючок. Мой человек, Гневаш, — птица невысокого полёта, но он — гридень князя, старший нухур по-вашему.

— Погоди, коназ, при чём тут гри-ден? — растерялась Суркактени.

— Дорагинэ и Гуюк знают, что Гневаш — человек Ярослава. Но ни они, ни Ярослав не знают, что он ещё и мой человек. Для моей задумки не хватает одного звена: тайного соглядатая папистов.

— Продолжай, — ободрил Олега Маркуз.

— Но такого, чтобы слухачи Гуюка и Дорагинэ знали, — это папский мухни. Из тех, кого раскрыли, но не разоблачили, которого ведут.

— Это по твоей части, Маркуз. — Мунке начинал кое о чём догадываться, — есть ли у тебя на примете такой человек?

— Не было бы, не привёл бы сюда этого коназа, — охотно согласился Маркуз, знавший заранее то, о чём будет говорить Олег. Теперь вожжи разговора оказались в руках Маркуза.

Олег, облегчённо вздохнув, прислонился к расписной стенке юрты.

— Коназ Олег предлагает осторожно довести до сведения Фёдора Яруновича, что есть некто, способный доказать: Ярослав с папистами строят козни против Дорагинэ и Гуюка. Тот, не будь дурак, в ханские уши нашепчет, мол, «там-то и там-то» человек Ярослава встретится с разоблачённым (но не знающим об том) папским слухачом.

— Но в таком случае надо известить эти папские «глаза и уши», что Ярослав якобы готов с ним договориться. Что желает тайной встречи, — вскинул брови Мунке.

— И это я сделать смогу, — кивнул Маркуз.

— А «человеком Ярослава» будет мой Гневаш, — сказал, совсем осмелев, Олег, — все знают, что он из его свиты. Хоть договариваться-то он будет «от имени Ярослава», да вот только...

— Ярославу не будет об этом ничего известно — продолжил Маркуз. — О разговоре станет ведомо Гуюку. И как бы Ярослав ни оправдывался, ему уже больше не поверят. Опала и кара ждут его.

— Его убъют, и это отвратит детей погибшего от Гуюка, убийцы их отца, — выдохнул Олег, — тогда дети Ярослава качнутся к Бату. Законы родовой мести живы в душах русичей, как и здесь.

— А если твоего Гневаша просто схватят и он под пытками всё расскажет? — спросила вдруг Суркактени.

— Тебе жаль этого урусута? — снисходительно спросил у матери Мунке.

Показывать озабоченность судьбой низких людей — не самое вежливое. На то они и слуги, чтобы рисковать, но Суркактени подумала именно об этом. Да, ей стало жаль неизвестного доброжелателя, готового рискнуть ради их дела головой. Однако вслух ханша сказала другое: