Олег Широкий - Полет на спине дракона

Боэмунд поднял голову, попытался представить Темуджина таким — не удавалось.

— Теперь перед ним ковры расстилают, пузо в страхе о землю чешут, — задумался Бату, — теперь вознесённые им предатели облепили Темуджина, как мухи павшего скакуна—хулэга [85] Хулэг — дорогой породистый боевой конь. . Воистину мухи роятся только в мёртвом теле.

— И заметьте, он полюбил казнить строптивцев за верность побеждённым, за мужество дерзить перед смертью. Он повадился заливать расплавленное золото в глотки чужих храбрецов. Стало быть, Золотой Дракон не умер. Он снова капает золотой слюной из пасти, — добавил Боэмунд.

— Значит, мой горемычный отец стоит сейчас против Чингиса, как когда-то Темуджин стоял против джурдженьского Золотого Хана. Значит, в него, спасаясь из захваченного драконом тела, переселилась настоящая душа Темуджина. Всё повторяется.

— Как знать? — хитро прищурился чародей. — Ухватив круг превратности, не думай, что уже летишь на его волнах. Схожего много, но...

Вот так они говорили вечерами... А дни были путешествием в прошлое — его устроил подопечным чародей Маркуз. Каменистые тропинки, своими изгибами подобные Кругам Превратности, заносили друзей на покатые зелёные островки, к нахальным травам, достающим облака. Шустрые воины Делая сгоняли молодых соплеменников в тесный круг, после чего на стройном коне, в мерлушковой шапке и нагольном тулупе к ним, подбоченясь, выезжал он сам.

Делаевы удальцы не надевали поверх тулупов свои кожаные с железными бляхами куяки [86] Куяк — доспехи (панцирь или кольчуга), с крупными металлическими пластинами, которые закрывают грудь и спину воина. ... То ли были так уверены, что до сопротивления не дойдёт, то ли стеснялись облачаться в боевое снаряжение: «Мы, мол, с миром пришли», тем не менее монгольские красные стрелы — подарок Джучи — выглядывали из саадаков. Как напоминание о том, в какой цвет окрасится неповиновение...

Но до потасовки никогда не доходило. Горячие речи Делая (пересказ того, чем он сам очаровался в юрте своего доброго пленителя Джучи) находили должный отклик. Маркуз рассчитал верно. Солидные, седовласые и угрюмые — чьи интересы были бы затронуты его речами — остались гораздо ниже, гнездились на сенокосах, превращаемых к холодам в осёдлые зимовники.

Бату смотрел на гарцующего перед соплеменниками Делая, видел не его — юного Темуджина. Вот также приезжал его молодой дед в родовые кочевья, говорил о воле, наградах по заслугам, про неповоротливых родовых старейшин, среди которых молодые стареют, а старые дряхлеют. И восходящее солнце, подбадривая, грело его ещё не сутулую спину. Говорят, он был весёлым и задорным... а теперь?

Джучи рассказывал, как давно, после похода на Иргиз, он просил у отца сохранить жизнь пленному меркитскому стрелку Хултуган-мергэну, но тогда в Темуджине уже вовсю гремел чешуёй Золотой Дракон. Джучи до сих пор был уверен, — дело не в том, что Хултуган сын Тохто-беки, главного врага. Просто стареющий Темуджин позавидовал его молодости, испугался её, как вестника движения вниз, к могиле. Эта история была одним из первых камней в той стене, которую отец Бату и дед возвели друг перед другом. Проглотив кричащую обиду, Джучи тогда прошипел: «Отец, что случилось? Мы воюем за то, чтобы людей ценили не по крови, а за то, каковы они сами, — не ты ли твердишь такое? И вот теперь ты подрубаешь собственное знамя, убивая Хултугана за преступления его рода. Это плевок в лицо всем нам, поддержавшим, возвеличившим тебя».

«Нам... поддержавшим... нам», — гудел в голове какой-то назойливый шмель... Он ему о чём-то гудел, но никак не мог Бату его ухватить.

«Нам... поддержавшим». Ага, ВОТ тут в чём дело: Делай-то не сам по себе, за ним МЫ стоим... И ТОЛЬКО ПОЭТОМУ у него всё так ловко получается.

А Темуджин в те годы, когда тоже ходил в простой мерлушковой шапке, был сам по себе... или... или?

Бату даже вспотел. Все эти россказни про объединённых под началом деда удальцов вдруг рухнули, как юрта без шеста... КТО — как мы сейчас за спиной Делая — СТОЯЛ за его спиной тогда? Нет, он не будет тормошить Маркуза, подумает сам.

Следующей ночью, однако, они опять беседовали в шатре, сидя вокруг приглушённых углей, под сопровождение возобновившегося воя.

— Маркуз, ты отвечаешь только на те вопросы, которые тебе задают. «Дай плоды твои», — сказал невежда мудрецу. «А где корзина твоя?» — спросил мудрец. Так ты меня учил, да. Корзина у меня в руках...

— Ну что ж, слушай и про это...

После отъезда Маркуза и Бату в кыпчакские горы Джучи слушал доклады осведомителей из купцов Гурганджа, вернувшихся с вестями невесёлыми: Темуджин послал четыре тумена через Дербент. С ними Джэбэ и Субэдэй. Каган задумал ударить кыпчаков со спины.

Эти сведения стоили дорогого. Очень хорошо, что в самый важный момент задуманного им восстания рядом с отцом не будет его «золотых полководцев». Сорок сотен вышколенных воинов — это много, очень много. Каган мог бы послать Субэдэя на усмирение строптивого сына, ан нет — послал на кыпчаков. Что стоит за всем этим?

Покупая у сартаульских купцов их сочувствие, Джучи отдавал то, что сам и отнял. Когда сжигал города хорезмийцев в том незабываемом походе вниз по Сейхуну, его войска разорили многих. Правда, купцы — народ вёрткий, чуть ветерок не туда — всегда успеют лавки свернуть. Не оттого они пострадали, что смело ураганом войны их богатство. Тот, кто умён, унёс чувствительные к вражьему топоту ноги в безопасное место заранее. Купцы, как змеи, — гром копыт издалека слышат и также изворотливы.

То, что не шла торговля, поскольку не охранялись караванные пути — это одно, а вот то, что воспряли духом их соперники из христианских общин, — это второе и самое главное. Имеющий глаза да узрит: когда Темуджин покончит, наконец, с упорным Джелаль-эд-Дином, раздавит разбойничьи шайки вдоль караванных дорог (куда он денется), прежнего покровительства купцам-мусульманам уже не будет. Всё приберут к рукам несториане-уйгуры.

Одна была надежда у купцов — на Темуджинова строптивого сына Джучи. В случае успеха своих начинаний обещал этот странный хан особое покровительство именно им — прежним хозяевам караванных дорог.

От убитых городов поверженного Сына Неба до солнечных оазисов Джейхуна пока что белели кости, но пески легко заносят любые следы. В первый раз, что ли? Хорезм-шах (сомнительная «Тень Пророка», превращённая Аллахом в тень без плоти) тоже разбойников наплодил — не вздохнёшь. Отдавал головорезам-гулямам свои же города на трёхдневный грабёж — уж какая тут торговля? Теперь вот вознёсся каган монголов. Не всё ли равно? Главное — обрубить загребущие руки христианских общин, а остальное приложится.