Олег Широкий - Полет на спине дракона

С тех пор окитаились кидани, окультурились, власть свою другим северным варварам — джурдженям проиграли. А коренные китайцы только под ногами бегали и стенали.

Так что нечего строить из себя изнеженных невинных жертв — прошлое знать не мешает. Темуджиновы воины по крайней мере по высочайшим повелениям сады не вырубали, поля не вытаптывали, жителей хоть и грабили, хоть и секли под горячую руку, но не пропалывали всё живое методично, как грядку, — не давал Темуджин таких приказов. Его, Юлюя Чуцая, мудрейшие предки всё это здесь делали, уничтожали мирных жителей, женщин и детей расстреливали из луков и пращей, забивали насмерть срубленными тут же жердями, но считали это не преступлением, а чуть ли не сельскими работами. И не по дикости своей — вовсе нет. Из тех же книг, из сокровищниц мудрости вековой (наподобие того же Сунь-Цзы) научились всему этому варвары-соплеменники.

Теперь монголы Темуджина тоже культурнее стали. Сыновья хана Джагатай, Угэдэй и Тулуй страсть к зверствам подрастеряли. Яса не из ковыльных мест произросла, подсказали её строка за строкой уйгурские грамотеи.

Раньше у северных варваров как было? Нухуры — боевые товарищи хана, теперь же — безропотные подданные — из одного котла с ним не поесть.

Поучение древнего китайского полководца Вэй Ляодзы гласит: «Когда солдаты боятся своего полководца больше, чем противника, они побеждают». Зачитали это Хранителю Ясы Джагатаю, по нутру пришлась эта проверенная веками мудрость, как дворовой собаке лакомство с хозяйского стола. Переняли старательные варвары и другие жемчужины — например, казнь всего десятка, если с поля боя бежит один.

Удобно расположив под лакированным столиком тонкие ноги, Юлюй Чуцай, тихо сам с собой посмеиваясь, провёл гребнем по аккуратно уложенной узкой длинной бороде. Его изнеженная рука держала гребень с женским изяществом. Не привыкшая к нагрузкам спина, согнутая как стебель под порывом ветра, делала его похожим на гибкое растение.

Этот человек, кажется, действительно был растением... гибким и неистребимым, как хищная омела. Его «побеги» проникали всюду и спокойно отрастали вновь и вновь, если чья-то решительная рука опускала на них карающую мотыгу. Там, где были бессильны топоры и пилы, спокойно делал своё дело неброский беззащитный побег.

Этот загадочный человек совмещал в себе сразу несколько несообразностей: самый влиятельным чиновник во вселенной — а не император и не бог, всесильный канцлер (джуншулин) империи монголов — а не монгол, начальник императорского совета по делам Китая, проповедник Кун-цзы [92] Куд-дзы( Кун-цзы ) — Конфуций. по убеждениям — а не китаец, бывший чиновник Дома Цзыней — а не джурджень.

Юлюй Чуцай сегодня был не в духе. Его многочисленные шпионы очередной раз собрали неутешительные сведения. Мнение родного народа о нём, как показали наблюдения, ничуть не изменилось — когда-то в самый разгар борьбы он перекинулся на сторону безжалостного противника, и его по-прежнему презирали как предателя и негодяя. Он изменил Дому Цзыней, и этим всё сказано. Что может быть отвратительнее?

Покусывая губу, медленно перебирая матовые чётки холёными пальцами, он думал сейчас о том, что сам виноват. Сам дал им повод клеймить его и проклинать.

Впрочем, если быть честным до конца, он дал им не повод, а возможность называть его теми словами, за употребление которых бьют детей по губам. Ведь, если ты мёртв, ругаться, согласитесь, несколько затруднительно, а он сохранил им жизнь. Он сохранил жизнь десяткам тысяч своих соплеменников, да и не только соплеменников. Воистину предательство всегда спасает больше жизней, чем забирает, как плату за самое себя.

Однако с присущей настоящему конфуцианцу скромностью он должен был признать: причиной их чудесного спасения явился всё-таки не он, как таковой, и даже не столь ценная для Юлюя Чуцая скромность (ибо качества добродетельные часто бывают причиной множества смертей — особенно в этом преуспели «воинская доблесть» и «свободолюбие», — но никогда причиной чьего либо спасения).

На сей раз его соплеменников спасла ЖАДНОСТЬ.

Дело в том, что после покорения Срединной Равнины возник вопрос: что делать с китайцами? Полководцы Темуджина предлагали их истребить, а земли превратить в пастбища. Юлюй Чуцай возразил: надо оставить население в покое и собирать с него налоги — так выгоднее.

Дальновидные из окружения хана понимали: такое решение — это начало конца — «пощадим китайцев, растворимся в них, как песчинка в бархане».

В тот раз близлежащая нажива соблазнила Кагана. Пастбищ для овец не прибавилось, а уцелевшие люди остались жить. Но доходы с китайских покорённых земель — плата за разрешение дышать — это полдела.

Оставалась вторая, более важная половина — доказать простодушному монгольскому тигру (усмирённому, заговорённому в миг перед смертельным прыжком на своего укротителя), что оставшиеся в живых враги не воткнут кол в доверчиво подставленное брюхо. С этим обстояло хуже. Все хотели вернуть «свободу»— то есть старых угнетателей, к которым уже привыкли.

Юлюй Чуцай при всём своём трепетном отношении к людям вообще, конечно же, предпочитал пожертвовать дикарями, чтобы спасти людей культурных. А культура, как известно, распространяется по варварскому северу из единственного неиссякаемого источника: из стран, принявших конфуцианскую мудрость в ущерб варварским идолам.

Таким как Магомет, Христос, Тенгри и Будда.

— Сын идёт на меня войной, белоголовые сбили его с прямого пути, — брюзжал всемогущий старик, — и всё потому, что я не вырезал сартаулов подчистую. Моя привычка бросать врагов живыми, моя беспечная доброта погубит землю. Что скажешь, мудрейший?

Конечно, это был намёк. «Смотри, я поступил точно так же с китайцами. И поэтому они скоро забудут, кому они обязаны жизнью».

Это был как раз тот случай, когда бесполезно было доказывать Величайшему, что жизнью они обязаны не ему, а животам своих матерей, но так ответить, конечно, было нельзя, и он вывернулся иначе.

Лучший способ — не перечить, а продолжить «достойную мысль». А уж завернуть её можно не совсем туда. Тут главное, чтобы Темуджин считал, что это он сам именно в эту сторону завернул. Если бы Великий Хан не был так умён, всё было бы гораздо проще. Однако часто спасало как раз то, что Темуджин, будучи человеком разумным, питал слабость и к чужому хитроумию.

Неблагосклонностью к несостоявшимся пастбищам Чингис настроил против себя и уйгурские христианские общины. Не для того они давали деньги на разорение Китая, чтобы китайские пронырливые грамотеи охмуряли вскормленного Ими, уйгурами, зверя.