Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Поначалу поморщился, выслушав доклад о прибытии беглецов из Галича (русских он считал дураками, несмотря на то, что и сам был наполовину русским). После некоторых раздумий разрешил последним войти.

Яков, поздоровавшись, был изрядно удивлён видом короля: длинные немытые пепельные волосы, широко расставленные глаза, жабий рот и бесчисленное количество бородавок. И скорее Бела не говорил, а квакал. По сравнению с ним отпрыск Осмомысла, далеко не красавец, выглядел былинным богатырём.

Венгр говорил по-русски неважно, а Владимир по-венгерски ещё хуже, так что им помогали толмачи. В целом же беседа выглядела так.

- Значит, волыняне захватили вашу столицу? - вяло переспрашивал самодержец. - Ох, нехорошо… Да Роман Мстиславич подлец известный, хоть и родич мне… Помощь оказать? На каких условиях?

- Коли сяду на трон, обязуюсь тебе выплачивать целый год по две тысячи гривен серебром.

- Это справедливо. Надобно обдумать. Отчего ты не ешь и не пьёшь, голубчик?

- Благодарствую. Что-то нет охоты.

- Так нехорошо. Обижаешь хозяина.

- Я не пью уже больше четырёх лет. Не приемлет тело.

- Ерунда. Понемножку можно. Как не выпить за успех нашего похода?

- Да, не выпить за успех не могу.

- Вот и превосходно. Пусть удача сопутствует нам!.. Надо ли говорить, что, сорвавшись, Яков целую неделю беспробудно пьянствовал, и никто - ни Пахомий, ни Поликсения, ни дети - привести его в чувство не смогли. Он безумствовал, как его родной дед, князь Владимирко Володарьич. А когда проспался, почерневший, осунувшийся, с головной болью и тошнотой, оказалось, что с семьёй и боярином отвезён в замок Эстергом и сидит под охраной в башне.

- Как же так? - недоумевал Осмомыслов отпрыск.

- Ах, вот так, Володимер свет Ярославич! - сокрушался брат Феодора Вонифатьича. - Обманул нас Белка, продувная бестия, как мальчишек, обвёл вокруг пальца!

- Не пойму. В чём же обманул?

- Запер нас вот в этом узилище, зорко стережёт. Сам же с войском кинулся Галич воевать.

- Ну, так хорошо. Выкинет оттуда Романа.

- Выкинуть-то выкинет, да посадит сына своего, Андраша, чтобы сделать провинцией Унгрии.

- Быть того не может.

- Вот те крест, батюшка, мой свет. Не сойти мне с этого места!

У бедняги аж волосы стали шевелиться на голове. В страхе он воскликнул:

- Господи, святый Боже! - зарыдал, завыл от отчаяния. Вдруг замолк, поднял на боярина посерьезневшие глаза: - Где темница сия находится, говоришь?

- В Эстергоме, что вблизи Дуная, чуть на север от Буды да Пешта.

- До Неметчины, значит, рукой подать?

- Уж недалеко.

- Надобно сбежать. Ехать к королю Фридриху. В ножки кинуться, умолить помочь.

- Час от часу не легче! Из огня да в полымя! Фридрих-то не лучше этого Белы. Тоже рот раззявит на наш каравай. Да и как сбежишь-то? Я глядел: башня прочная, караулы кругом.

- Что-нибудь придумаем.

Бела в это время со своей знаменитой конницей совершил стремительный бросок через горный Верецкий перевал и пронёсся по Галицкой земле как опустошающий смерч. А поскольку в военном хозяйстве княжества наблюдался полный разброд (воеводы и дружинники Осмомысла частью разбежались, частью были перебиты Романом Мстиславичем), а пришедшие с севера волыняне тоже не готовились к обороне, никакого сопротивления нападающим оказать никто не пытался. Главный город пал в считанные дни. По подземному ходу князь Роман убежал из кремля и с остатками рати ускакал к себе во Владимир-Волынский. Да не тут-то было! Младший брат его, Всеволод Мстиславич, заменявший старшего на престоле, вдруг не захотел уступить нагретого места и ворот не открыл; даже пригрозил изготовленной к бою дружиной. Старший брат уехал несолоно хлебавши и подался искать прибежища в Овруче, отложив идею слияния Галича и Волыни на далёкое будущее.

А король мадьяр выполнил задуманное: посадил на Днестре своего сына Андраша. Молодой человек (а ему в то время исполнилось девятнадцать) по отъезде венценосного папочки стал вести себя хуже, Чем некрещёный: отнимал у местных жителей скот и добро, умыкал и насиловал женщин, православные церкви превращал в конюшни. Даже отцу Кириллу двинул в челюсть: иерарх пришёл к нему с жалобой на венгерских дружинников, испоганивших погост, поломавших кресты и плескавших нечистоты на могильные камни, а наместник Белы даже слушать не стал - прямо кулаком в зубы. Крикнул: «Прочь пошёл, русский боров! Мы Галицию обратим в католичество, Папе подчиним, а тебя подвесим к берёзе за причинное место!» И епископ убрался, вытирая кровь с бороды.

В Болшеве у Янки собрались бояре: Иннокентий Избигнич с Афанасием Кснятиничем. Возмущались произволом захватчиков, обсуждали возникшее положение. Дочь Берладника высказалась прямо:

- Что судить да рядить бесцельно? Брата надо звать, Чаргобая. Он законный преемник галицкого стола. Должен унгров прогнать и принять бразды. Кто к нему поедет?

- Я отправлюсь, - поддержал её Афанасий. - Мы с ним были прежде знакомы и относимся друг к другу неплохо. А Избыгничу надо заняться воинскими сборами в Болшеве. Обчими ударами сбросим супостатов.

- Половцев неплохо привлечь, - заявил Иннокентий. - За приличные гривны выступят за нас.

- Исполать вам, боляре, - подытожила женщина. - Православие, попранное в Галиции, вопиет. Лишь на вас надежда.

На прощанье Кснятинич пробормотал:

- Видя все бесчинства нехристей-унгров, вспоминаешь о времени Осмомысла как о рае земном. Благодать, покой и достаток!

И другой вельможа, усмехаясь, поддакнул:

- Не ценили, не дорожили. Вечно мы добро ищем от добра! А теперь вот расхлёбываем, как малые дети…

- Прошлого назад не вернуть, - жёстко оборвала их кряхтение Янка. - Надо о грядущем подумать. С Богом, господари. Благо родной земли зависит от вас.

Возвратившись в свои покои, встретила Зою. Дочь была оживлена больше, чем обычно, и глаза прятала от матери. Заподозрив недоброе, та схватила её голову в ладони и насильно заглянула в зрачки:

- Говори! Что проведала?

- Ничего, матушка, мой свет… Видно, показалось тебе.

- Не обманывай! Я тебя знаю хорошо. Что-то про Олежку?

Дочь Андроника всё никак не решалась сказать, но потом ответила:

- Да. Убит. Мой Усолка выполнил зарок. Охнув, Янка села. Прошептала с горечью:

- Господи, зачем? Я же вас просила… Зоя дёрнула плечиком:

- Ой, подумаешь, велика особа! Только всем мешал. Я теперь за Усола выйду.

- Рассуждаешь, как последняя тварь. Хочешь обвенчаться с убивцей собственного мужа!

Молодая дама поморщилась:

- Не тебе, матушка, судить. Нешто ты не отдала сброду на растерзание моего родителя? Мы с тобой обе хороши.

Дочь Берладника сидела поникшая, только повторяла одними губами:

- Настенька, прости… Настенька, прости…