Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Княжеский дворец посреди кремля на горе был увит ранними цветами, пёстрыми шёлковыми лентами, а на толстых древках трепетали именные стяги. На втором, сенном этаже находился стол Осмомысла и его приближенных; там же пировали польские вельможи, прибывшие сопровождать юную невесту. Вся в мехах и плотных материях, та потела и прела, красная и взмокшая, отдувалась тяжко. Ярослав сидел в белой горностаевой мантии, золотой диадеме и бриллиантах на каждом пальце; иногда прикладывал к правому глазу изумруд, изучая гостей.

Гости же попроще, в том числе и поповичи, разместились за тремя длинными столами во дворе. Здесь же, сбоку, услаждали слух присутствующих придворные музыканты - гусляры, сопельники (те, что дудели в дудки-сопели) и звонцы с колокольцами. У столов сновали бесчисленные слуги, то и дело меняя яства, подливая вино и настойки. Блюда пахли так аппетитно, что, наевшись досыта, трудно было не попробовать новые.

После третьего часа застолья Милька шепнула матери на ушко:

- Я хочу до ветру!

Та взглянула на неё с недовольством:

- Ничего, терпи.

- Силы больше нет! Правда! Не дурачусь.

- Ну, сходи вместе с Ксюшкой. Мне вставать неловко.

- Почему со мной? - возмутилась старшая. - Чуть чего - сразу «Ксюшка, Ксюшка»!

- Хватит стрекотать. Коли мать велела - ступай.

Девушки покинули стол и направились к боковым дверям, за которыми было отхожее место: дырки над выгребными ямами. Только заголили зады, сев бок о бок, как открылась дверь и вошёл молодой человек в дорогих одеждах. Обе подскочили будто бы ошпаренные. И узнали в нём княжича Владимира-Якова, хорошо им знакомого по болшевскому детству. Он слегка смутился:

- Ох, простите, голубушки… Отчего не закрылись? Есть вон тут крючок…

- Извини, батюшка, мой свет, не подумавши. В первый раз во дворце у князя, - покраснела Ксюша.

- Ну, мешать не стану. Я сюда случайно зашёл. Нам положено оправляться в горшки у себя в палатах, но идти было неохота. - Повернулся и вышел.

Сёстры никак не могли опомниться от досады. Выйдя на свежий воздух, княжича уже не увидели и с тяжёлым сердцем обе потащились к своим местам. Неожиданно он спустился с боковой галереи, заступил им дорогу и спросил с улыбкой:

- Девоньки, а хотите, по старой памяти, я вам покажу своих кроликов?

- Будем очень рады. Только вдруг тятенька и маменька станут беспокоиться?

- Ничего, вы вернётесь мигом. - И повёл их на задний двор, где рядами стояли клетки с многочисленными зверьками.

- Ой, какие славненькие! - восхитилась Милька. - Лапочки и киски.

- Нравятся? - обрадовался Владимир.

- Да кому ж они могут не понравиться? Он вздохнул:

- Например, Болеславе, жёнушке моей. Говорит, что это ребячество - проводить время с кроликами и псами, - «лучше бы за книжкой сидел»! Только я над книжками засыпаю. Сердце радуется только на охоте, или тут, иль во псарне.

Старшая поповна ответила:

- Ей, княжне, конечно, виднее, а по мне, так забота о тварях бессловесных - дело благородное и богоугодное.

- Как же хорошо, что ты меня понимаешь! - весь расцвёл Яков.

Милька обратилась к нему:

- Можно дать морковку этому, лопоухому?

- Сделай милость! Пожалуйста!

Весело болтали и кормили животных. Княжич доставал их из клеток, гладил, целовал. А девицы брали на руки только самых маленьких. В общем, не заметили, как прошёл целый час.

- Нам пора, нам пора, а не то родители заругают, - сразу заторопились сёстры.

- Не посмеют, коли назовёте, кто вас задержал. - И сказал на прощанье: - Приходите в гости. Я ещё собачек вам своих покажу.

- Так ведь нас не пустят. В шею выставят, если мы зайдём.

- Ну, так я за вами сам пришлю. Что, приедете?

- Будем только счастливы.

Поп и попадья изумились рассказу дочек, не поверили поначалу, но обильная кроличья шерсть, прилепившаяся к их платьям, неопровержимо свидетельствовала, что девицы не врали.

- Вот ведь чудеса! - оценила Матрёна. - Княжич задружился с нашими балаболками!

А отец Георгий перекрестился:

- Так на то воля Божья. Ничего случайного на земле не бывает.

Проводы Ирины длились дотемна. Через день она целым караваном из возков и телег отбыла в Краков, бывший тогда столицей Польши. Миновала ещё неделя, но Владимир-Яков вроде бы забыл про дочек священника. Те сначала часто вспоминали о забавном случае, происшедшем с ними, а потом стали забывать, отвлекаясь будничными делами. И поэтому появление возле дома приходского батюшки расписной таратайки с запряжённой в неё парой гнедых, а отдельно, верхом - посыльного в шитом серебром охабене [19] Охабень - старинный русский широкий кафтан с четырехугольным отложным воротником и длинными прямыми, часто откидными рукавами. и высокой шапке с меховой оторочкой оказалось громом среди ясного неба. Нарочный сказал, что его светлость княжич ожидают юных поповен у себя в покоях и просили не медлить. Сёстры бросились одеваться, прихорашиваться, Липочка умолила взять её с собой, и они втроём покатили в гости. Княжьи хоромы поначалу подавили их своей мощью, дорогим убранством и невиданными фресками по стенам, а в большой зале - польскими гобеленами на библейские темы. Но Владимир, вышедший не в парадном одеянии, а в обычном кафтане, и его невычурный разговор успокоил девушек, и они начали осваиваться. А на псарне и вовсе развлекались, тиская щенков да лаская взрослых гончих, и борзых, и овчарок. Яков прямо-таки светился от гордости - видимо, внимания и признания окружающих ему в жизни не хватало. Но вообще-то за последние годы Осмомыслов отпрыск сделался получше: выровнялся, посолиднел, и прыщей стало много меньше, а по настоянию Болеславы по три раза на день прополаскивал рот душистой водой, так что запаха практически не было. Он слегка рисовался перед поповнами и пускал пыль в глаза; девичьи восторги, ахи и охи грели его сердце.

Словом, провели время с удовольствием. Княжич обещал приглашать их и впредь. Молодухи благодарили и кланялись.

Безусловно, с первого мгновения приглянулась Владимиру именно Поликсения. Да и то: младшие на её фоне выглядели не вполне оформившимися отроковицами, хоть и крупной кости; а она плыла как лебёдушка, плавно покачивая бёдрами, несравненная грудь нагло выпирала даже из просторного платья, а глаза были цвета морской волны, страстные, туманные. Уж не говоря о губах! В них любому хотелось впиться, ощутить тёплое дыхание, мягкую податливость… Этот образ без конца витал в голове наследника галицкого престола. Молодой человек попытался заглушить его Болеславой, заходил в её спальню чаще, был горяч и нетерпелив в любовных утехах, но избавиться от навязчивой мысли до конца не сумел. Мучаясь, бродил по дворцу. И никто не заметил его терзаний: мать уехала в дальний монастырь под Рогатином, а отец с Кснятином Серославичем снаряжал войска, посылая их в поход под водительством Мстислава Волынского, дабы тот опять воцарился в Киеве…