Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

- Любо! Любо! - согласились люди, и волна одобрения прошла по толпе.

- Дайте мне сказать! - крикнул Чаргобай. - Довожусь ей двоюродным племянником. И моё сердце обливается кровью, глядя на нея у позорного столба. Но помочь ей не в силах. Ибо я православный и отрёкся от поверий и волхвований предков-половцев. А Настасья продолжала колдовать - я тому свидетель: в Пафлагонии напустила порчу на младую деву в городе Энее, а потом сняла хворь своим чародейством. Потому как одержима нечистым. А у княжеского престола не должно быть исчадий ада! Пламя этого костра сделает наш дух крепче и спокойнее!

- Любо! Любо! - поддержали его галичане, кто-то с Удовольствием свистнул.

- Пусть теперь она скажет, - разрешил Святополк Юрьевич. - Может, хоть покается перед гибелью.

- Нет, не надо! Не желаем слушать! - зароптали жители.

- Будьте великодушны, - продолжал настаивать Князь-изгой. - Поступайте по-христиански. Ибо Он учил возлюбить врагов. - И велел Настасье: - Говори, несчастная.

Все взглянули на половчанку. Та смотрела в небо, и обильные слёзы заливали ей щёки. Красные сухие губы произнесли:

- Господи, помилуй мя… Ты же знаешь, что я не ведьма… Если и ворожила, то не со зла…

- Ворожила! - ахнули в толпе. - Слышали? Она ворожила!

- …но пытаясь спасти людей от хвори и боли… не мутила разума Ярославу… только лишь любовью своею…

- А-а, любовью мутила!.. - подхватили люди. - Ведьма, ведьма!

- …родила ему чадо, признанное княжичем…

- Нет! Не княжич! Не верим!

- …и осталась до конца Твоею рабою, ибо нет святее великой Троицы - Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа!

- Подлая! Лукавит! Жечь ея!

- Господи! - воскликнула осуждённая. - Всемогущий Боже! Коли Ты так решил, я и рада, что уйду не по собственному почину, как нередко думала, но по Промыслу Твоему. Мне мучения не страшны. С радостью приму избавление от земных оков, от того, что мешала всем, никому не нужная… Я перед Тобою чиста. И приду к Страшному Суду без малейшего к тому трепета. Господи, прости!..

- Жечь ея! Жечь немедля! - разнеслось над площадью, и толпа стала наседать, приближаясь к помосту.

Кснятин Серославич взмахнул платком. Кату поднесли запалённый факел, и Шваран Одноглазый сунул пламя в солому. Но она оказалась влажной, разгоралась нехотя, с дымом и шипением, вроде бы противясь незаконному делу. Чаргобай что-то приказал своим гридям, те ещё принесли огня, стали поджигать хворост с четырёх углов. Наконец костёр вспыхнул, как положено, охватил помост, быстро подбираясь к столбу.

Вдруг вперёд выскочил пожилой мужчина и, тряся бородой с проседью, начал голосить:

- Дочка! Доченька! Не пущу! Не надо!

Это был Микита Куздеич, Настенькин отец. Бросился к костру, стал расшвыривать горящие ветки. Но сияющий смерч взвился к небу, отчего толпа, ахнув суеверно, схлынула назад, распахнула глаза от благоговейного ужаса, силясь рассмотреть, что творится с ведьмой и её родителем. Но уже не видела ничего, кроме алых обезумевших языков пламени и слепящих искр…

Кое-кто из зевак после утверждал, будто в тот момент разглядел, как из туч возник призрак старого Чарга, протянул костлявую руку и увлёк за собой наверх собственную внучку. Но другие, не узревшие чуда, им не верили, обвиняли болтунов, что они с утра слишком много выпили.

Тем не менее день спустя дворские холопы, убиравшие площадь от ужасного пепелища, обнаружили в золе лишь один мужской обгоревший костяк, женского найти не смогли. Но, с другой стороны, слишком и не искали…

Казнь произошла месяца сентября 11 числа 1173 года от Рождества Христова. Город был по-прежнему под пятой мятежников.

Осмомысл, услышав о сожжении своей ненагляды, только рассмеялся: ишь, чего брешут, негодяи, чтоб меня дожать! Но тогда к нему привели Болеславу, и она подтвердила: сказанное - правда, Насти больше нет и сейчас заговорщики угрожают уничтожить Олега.

Ярослав сидел словно истукан. Неожиданно вздрогнул, тихо застонал и упал без чувств. Болеслава бросилась его поднимать. Он открыл глаза, приподнялся, скорбно обнял невестку и заплакал тихо. Повторял одними губами: «Вот несчастье, Господи… Как мне жить теперь?»

Женщина взмолилась:

- Подпиши отречение, сохрани сына.

- Подпишу, изволь. Всё уже едино…

Быстро принесли грамоту. Ярослав приложил к ней руку, не читая. И опять сидел с Болеславой, плакал и дрожал, будто бы от холода. Спрашивал её:

- Как ты думаешь, больно было Настеньке? Та его утешала:

- Я надеюсь, что нет, при таком-то пламени умирают мгновенно.

Промокал глаза и сморкался. Сам с собой рассуждал:

- Но ея-то за что? Благо бы меня… я во всём виновный… - Поворачивался к жене сына, говорил уверенно: - Не колдунья, но мученица святая. Слышишь, да? Страстотерпица и раба Божья. Солнышко моё, любушка, соловушка… Как мне одиноко и больно! - И, упав ей на грудь, разражался слезами.

На другой день привезли Владимира-Якова. Перед въездом в ворота новому правителю Галича подали белого коня, и наследник возник перед взорами столпившихся горожан, словно триумфатор, с гордо поднятой головой и закрученными кверху усами. Правда, у дворца конь споткнулся и упал на передние колени, чуть не вывалив всадника в грязи. Но Владимир удержался в седле, натянул поводья и поднял скакуна с земли. Все кругом приветствовали молодецкий этот поступок.

Отдохнув и помывшись с дороги, он созвал соратников за накрытый стол, чтобы за едой обсудить положение дел. Те ему доложили обстановку в городе, описали умерщвление Настеньки. Новый князь спросил:

- Что отец? Убивается, плачет?

- Нет, уже получше. Всё благодаря Болеславе: утешала его, чуть ли не за руки держала два дня.

Молодой правитель ответил:

- Да, она женщина душевная. Настоящая христианка.

Рассказал друзьям, что послал гонцов во Владимир-Волынский и Калиш. В первой грамоте сообщал Святославу Мстиславичу о смещении Осмомысла и о передаче города Бужска с его окрестностями в подчинение Волыни. А в другой приглашал Ольгу Юрьевну и поповну с детьми возвратиться в Галич.

- Как же будет с твоей поповной? - обратился к нему Кснятин Серославич. - Ты сидишь на престоле, должен жить с Болеславой и забыть прежних полюбовниц. А не то выйдет срам: от одной избавились, а вторую - здрасьте пожалуйста! - тут же приютили.

У Владимира вспыхнули от злости глаза:

- Вот ещё, придумал! Как хочу, так и поступлю. - Но, отпив вина, быстро помягчел, - Ладно, там посмотрим. Может быть, верну Поликсению отцу Дмитрию. Четверо его деток, двое от меня - вместе веселее им будет.

Тут же он раздал должности: Святополка сделал своим тысяцким - во главе дружины, Чаргобая - дворским, Кснятина вновь назначил печатником, Феодору поручил созывать боярское вече, а епископа Кирилла попросил провести заупокойную службу по погибшим в этой смуте с той и с другой стороны.