Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

А в это время монахи Троицы обедали в трапезной. И вот видят, как поднимается со скамьи их игумен Сергий, поворачивается лицом к лесу и ответствует: «Слышу, брате, слышу. И ты будь благословен во здравии. Иди смело в свой трудный край творить Божье дело, спасая заблудшие души от греха великого…»

Вот так они и обменялись словами на расстоянии. А на том месте, откуда Стефан воздравил Сергия, монахи поставили крест.

- А неужто это возможно - обменяться на расстоянии?! - искренне изумился Карп.

Игнатий, бравируя своим знанием больших людей Руси, пояснил:

- Эх, Карп, Карп, где тебе, мужику, который всю жизнь на дальней стороже провел среди дубрав, волков, да медведей, знать такие тонкости… - вдруг он приложил палец к губам. - Т-с-с, метится [50] [50] Метится - кажется, чудится. мне, сани едут…

Игнат и Карп тут же вспомнили, что они сейчас аргуны, поэтому не бросились в кусты, не затаились, а встали обочь дороги.

Из-за ельника показалась мохнатая лошаденка, впряженная в высокие сани, на которых стоял гроб. По краям саней возле гроба сидели ребятишки, мал мала меньше. За ними другая лошаденка в санях поменьше везла лопаты. За лошадьми двигались толпы женщин, они шли молча, и никто из них не плакал, не рвал на себе одежды, как это положено было по обряду среди родственников покойного.

В похоронной процессии даже попа не было…

Гроб поравнялся с Карпом и Игнатием, и они увидели в нем старика, с седой как лунь головой. Руки у него не были скрещены на груди, а лежали вдоль тела.

- Смотри, Игнатий, - толкнул Олексин в бок Стыря, - да это - самоубивец. Вот поэтому и попа нет, и руки его вдоль тела положены. За что себя порешил? А ну-ка давай дойдем до кладбища вместе с народом и расспросим.

- А нужно ли это?.. - поостерегся осторожный Игнатий.

- Чего там… Поможем старика закопать, вишь, одни дети да женщины: помянем потом, с утра же не евши…

Упоминание о еде Игнатия убедило.

Кладбище оказалось неподалеку, за поворотом. Как только засыпали землей могилу, Карп стал искать большой камень, чтобы положить его в изголовье вместо креста. Но тут в санях, где лежали лопаты, одна, еще молодая, женщина разгребла сено и показала схороненный там дубовый крест.

- Мы решили покойнику все-таки крест поставить. Пусть это и не положено ему, самоубивцу, как сказал наш поп, а камня не надо. Зачем он будет давить на голову хорошему человеку, который у себя жизнь отнял через наше, общее горе…

Женщины хоронили своего старосту… В их селе два месяца назад объявился какой-то странный отряд ордынцев, на привычных боевых кочевников они похожи не были - одет кто во что, среди них оказался и какой-то русский, весь заросший рыжими волосами, верхом на медведе.

- Опять этот верховой на звере, - воскликнул Карп, слушая рассказ женщины. - Да это же разбойники Булата!

- Истые разбойники, хуже мамаевых, - запричитала одна их женщин. - Моего Кузьму прикрутили вожжами к двери сарая и убили.

- И моего, моего… - в толпе послышался плач.

- Пойдемте, мастеровые, теперь они долго не успокоятся, - кивнула молодая женщина, - я вас накормлю. Поминки-то справлять некому. Старик один после набега разбойников остался. Над его невесткой надругались, а потом распороли живот. А внучка семи лет забрали неведомо куда. Вот старик наш и сделался с тех пор не в себе. Вчера зашла к нему отписать мужу в Рязань - старик один у нас грамоту знал, - глянула, а он посреди избы на притолоке висит…

Вошли в село. Тихо и скорбно стояли засыпанные до самых крыш избы. И ни одного дымка из труб, ни одного огонька в окнах, затянутых бычьими пузырями. Лишь в небольшой деревянной церквушке, стоящей на взгорье, теплится лампадка.

- У-у, гривастый, - зло сплюнула в снег женщина. - Отпевать покойника не стал. Да, видно, и сам мучается… Мы ведь нашего деда Акинфия любили очень, справедливый был человек, жителей села в обиду никому не давал, - на глаза молодайки навернулись слезы. - Царствие ему Небесное… Господь его должен простить.

- А где же ваши мужики? - спросил Игнатий. - Неужто всех разбойники порешили?

- Кто в селе был, тех убили. А кто помоложе, вроде моего Василия, ушли в Рязань, князь Олег Иванович призвал после пожара отстраивать… Вот уж три месяца, как печи кладут. Василий, печник у меня отменный. А думается мне, что и вы на Оку путь держите, вот топоры-то у вас.

- Угадала.

- Так если вдруг встретите Василия Жилу, поклон ему передайте, от жены Василины… Мы ведь полгода как с ним обвенчались…

- Передадим, Василина, обязательно!

Когда «монахи» свернули на правый берег Прони и до Рясского поля оставалось всего несколько десятков верст, Пересвет, обернувшись к Дмитрию и Владимиру, сказал:

- Это вот место, князья, Половецким зовется. Еще до Орды сюда половцы приходили, еще и до Калки, и до великого княжения Олега и Ольги… Как давно это было - посудите сами: тут когда-то две речки текли, Всерда и Валеда, - их уже нет, высохли, вот только Проня осталась. Ниже течет река Ранова, берега её лесисты и сильно болотисты. С этой стороны несут свои воды реки Хупта и Лесной Воронеж. По другую же сторону - Вёрда и Пожва. Как пояс тело человека, сжимают эти реки Рясское поле… Сами увидите: удобно это поле для битвы, ордынцам в клещи его не взять, реки не дадут, да болота и озера, и не обойти им русское войско…

Далее свернули к Ранове.

- Ладно, - задумчиво произнес Дмитрий Иванович, глядя рассеянно на высокие берега с глубоко нависшими надо льдом козырьками сугробов, отливающих в тусклых лучах солнца синевой булатной стали. Потом резко повернулся к монаху и укоризненно, как показалось Пересвету, промолвил: - Хвалишь поле, а забыл о трех ордынских перелазах - Березовом, Урусовой и Мураевне…

Пересвет взглянул на великого князя.

- Нет, не забыл, хотел сказать о них по приезде на Рясское поле и там бы показал. А это хорошо, что ты сам о них помнишь… Значит, не только внимаешь словам преподобного монаха… Перелазы опасны, если их оставить без присмотра, а еще хуже, коли не знать о них. Конница Мамая через них утечет, как песок в змеиную нору, а потом нанесет ядовитый укус.

Попалась деревянная часовенка - голубец - могильный памятник, стоящий обочь дороги, видно, давно заброшенный: бревна почернели, крыша и крест покосились. Под козырьком была прибита дубовая икона Божьей Матери.

Пересвет велел Якову остановиться. Вылез из саней, взял в руки посох и, приблизившись к часовенке, перекрестился:

- Голубец, кто под тобою - стар аль молод?.. Праведен ли?.. А если в грехе живший, прощаю тебя. У тебя же тут Мать-Богородица, прошу ниспослание удачи в нашем великом деле. - Пересвет скосил глаза на Дмитрия. Тот сидел в санях неподвижно. Думал.