Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Вскоре от польского лагеря отделился отряд конницы и поскакал в лес. Тугай-бей уже уехал. Богдан Хмельницкий приказал послать к нему гонца — предупредить. Нельзя было допустить, чтобы враг преждевременно обнаружил татар в лесу.

Богдан Хмельницкий еще раз осмотрел свой лагерь: четыре полка вытянулись впереди, пятый стоял под углом за ними. Дальше белели шатры. Казаки были заняты своими делами — тот чистил коня, иной точил саблю или упражнялся ею; кто-то латал сорочку; кухари, красные, как спелые помидоры, хлопотали у котлов. Только часть незанятых казаков всматривалась в польский лагерь и точила лясы, то тут, то там вспыхивал смех. Когда кто-нибудь повышал голос, в ответ из польского лагеря доносились угрозы, в которые непременно вплетались слова «хам» и «быдло». Казаки отвечали дружным хохотом, и это еще больше раздражало шляхту. Наконец один драгун не выдержал и выскочил из лагеря, размахивая саблей. У казаков, как у охотников при виде дичи, хищно засверкали глаза.

— Ты посмотри, какой стригунок. Пустите меня!..

— Нашелся тоже вояка! Вот я ему!..

— Чтобы осрамить курень? Пусть Фесько Бедный: его сам Богун учил на саблях биться.

— Фесько, Фесько! — закричали все.

Фесько Бедный был на голову выше других, а на лугу гарцевал на коне молодой сухощавый панок. Вступать в поединок с ним более сильному не позволял казацкий обычай, а помериться силами каждому хотелось — прямо поджилки тряслись. Наконец из лагеря запорожцев выехал тоже молодой казак в красном жупане, шапке-кабардинке и желтых сафьяновых сапогах. Все казаки бросили работу и выбежали на вал. То же самое произошло и в польском лагере: поединок был таким же честным состязанием, как гонки или борьба.

Враги вихрем налетели друг на друга, и клинки засверкали в их руках, как молнии. Шляхтич проворно и искусно орудовал саблей, но и казак ни в чем не уступал ему; они сходились, расходились, вновь наскакивали, и звон сабель разносился по лугу, как веселый перезвон молотков в кузнице. Но чем дальше, тем конь под казаком становился все менее поворотливым, менее послушным. Этим и воспользовался противник.

Казак упал на траву и, словно в изнеможении, раскинул руки, а шляхтич в победном экстазе поднял над ним свой клинок и даже привстал на стременах. В польском лагере сначала послышались радостные выкрики, потом крик перешел в рев, в насмешки над казаками, хохот и угрозы немедленно всех уничтожить. За ворота выехали второй шляхтич, третий. Эти не просто вызывали казаков на поединок — они уже дразнили их. Казаки скрипели зубами, но молчали.

И тут выскочил Фесько Бедный. Его конь столкнулся грудь о грудь с конем широкоплечего и усатого шляхтича в дорогом жупане. От удара конь шляхтича присел на задние ноги. Но Фесько не захотел воспользоваться этим. Напуганный и разъяренный шляхтич полез на Феська, как медведь на рогатину, и уже через какую-нибудь минуту из его рук выскользнула сабля, а за ней и сам шляхтич упал на траву.

Теперь радостно закричали казаки, а когда Фесько загнал в лагерь третьего шляхтича, казаки уже заулюлюкали. Поляки ругались. Тем временем из польского обоза выехал еще один отряд и тоже поскакал в лес.

Отряд хоть был и небольшой, но он обеспокоил кое-кого из казаков. Обратил на него внимание и полковник Золотаренко. Когда полковник вошел в гетманский шатер, Хмельницкий сидел над исчерченным листом бумаги и ставил какие-то значки. Через его плечо заглядывал генеральный писарь Петрашенко — новый в лагере человек, степенный и рассудительный.

— Может, ты, пане Василь, отгадаешь? — вместо приветствия спросил Хмельницкий.

— Коли о поляках спрашиваешь, пане гетман, так, думаю, подались за подмогой. Вижу, не по себе им.

— За подмогой они еще будут посылать, а это, должно, чтоб прикрыться от татар. Так бы и я сделал. Панам-ляхам не по себе оттого, что мы не прем наобум, сидим в лагере тихо, а им начинать не с руки. Еще больше будут беситься, когда узнают о реестровых казаках. Не смотрел?

— Не видно.

— Среди реестровых есть поляки, одетые по-немецки, нужно их «татарами» сделать. «Тугай-бей» пойдет всеми силами в засаду.

— Понимаю, пане полковник, до утра будет сделано.

— Как твои сыновья, пане Василь?

— Были здоровы, пане гетман! — Золотаренко при воспоминании о сыновьях весь просиял, но, когда он посмотрел на опечаленного Хмельницкого, ему стало неловко.

Помолчав, Богдан Хмельницкий тяжко вздохнул.

— Трудно, Василь! — Потом сразу встрепенулся, глаза заискрились, расправились брови. — Слышал, Максим Кривонос на подмогу идет? Прислал гонца, говорит, на этот берег уже начал переправляться.

— А их много?

— Коли не врет, — больше пятнадцати тысяч. Будем ждать или как?

— Зачем? Безоружная голытьба только объедать будет, а в случае чего — первая завопит благим матом.

Хмельницкий нахмурился, закрыл глаза и, подперев голову рукой, застыл. Золотаренко подождал немного и хотел уже выйти из шатра, но Хмельницкий поднял голову и только теперь ответил полковнику:

— Узнала бы эта голытьба свою силу раньше, не пришлось бы нам сейчас пугать волков в степи.

— С волка хоть шерсти клок.

Хмельницкий холодно посмотрел на Золотаренко и ничего не сказал. Золотаренко, заметив в его глазах тень неудовольствия, виновато пробормотал:

— Конечно, в драке и палка пригодится.

Хмельницкий все еще молчал. Золотаренко совсем растерялся и, заикаясь, добавил:

— Максим — немалая подмога.

— Пустое, Василь, — наконец отозвался Хмельницкий, — ни Максим, ни мы с тобой ничего не стоим без людей. Народ — помощь и ограда наша! А что большую армию нам пока не прокормить — это ты верно сказал.

— Пане гетман, гонец! — доложил Марко.

Он и теперь продолжал быть и дворецким, и слугой, и казаком, а то и нянькой, каким он был для Богдана еще во времена, когда учил его орудовать саблей.

— Пусть войдет.

В шатер вошел худой, черный и запыленный казак, в котором не узнать было Пивня. Только глаза его в сетке беленьких морщинок были все такие же насмешливые, блестящие и подвижные, как ртуть. Хмельницкий вопросительно поднял брови. Пивень, наверное, ожидал, что его появление будет встречено с радостью, потому так и блестели его глаза. Но молча поднятые брови гетмана охладили весь его пыл, и он уже деревянным голосом доложил:

— Ясновельможный пане, реестровые казаки на подходе, вот-вот прибудут.

Хмельницкий улыбнулся сначала неуверенно, а потом уже во весь рот.

— Так это ж Пивень? Пивень! Ты в турка обратился, что ли? Марко, принимай гостя. А Метла где?

Пивень часто замигал от прилива радости.

— Метет по степи Метла, пане гетман, и Никитин идет. Да есть ли еще где такой невольник? Хоть прикладывайся, как к иконе: сорок лет с Самойлом Кошкой на каторге был!.. Пивню только поручи — он лопнет, а сделает.