Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Сейм открыл примас, восседавший на королевском кресле. Речь его была коротка:

— Панове сенаторы, панове послы! Богу всевышнему угодно было забрать от нас в лоно свое возлюбленного короля Речи Посполитой, Владислава Четвертого. Покарал нас бог и его святые страсти еще и казаками: плебс [ Плебс – простой народ, простонародье ] восстал по всей Украине, закона народ не соблюдает и верноподданство панам своим ломает. Дым геенны огненной смрадом своим мутит разум посполитых уже и на Червонной Руси и в Литве, достигает порога и столицы нашей. Вознесем же молитвы ко престолу всевышнего, чтоб даровал он нам короля мудрого и послушного, чтоб он помог нам загасить страшный пожар, пламя коего грозит поглотить корону. Да поможет нам бог!

С первых же выступлений сенаторов и послов стало ясно, что при королевском дворе существуют две непримиримые партии. Одну из них возглавляет канцлер Осолинский. Он изложил свою позицию, обрушившись на тех, кто непомерными поборами, гордыней и недомыслием раздразнили казаков и хотят впредь их дразнить.

— Казаки и далее могут оставаться покорными королевской милости, владычеству Речи Посполитой! — сказал Осолинский. — Хмельницкий прислал депутацию просить у его королевской милости прощения. Неужто слепая жажда мести затмит нам разум и мы не воспользуемся случаем снова вернуть в послушенство хлопов наших по обе стороны Днепра?

— Вернем их огнем и мечом, пане канцлер! — выкрикнул Иеремия Вишневецкий и взбежал на трибуну.

Шляхта уже прослышала, как он удирал от повстанческого полковника Кривоноса под Махновкой, и встретила его холодно. Раздражала магнатов его спесь. Князь охранял свои поместья и не оказал помощи коронному войску. А теперь он истерически выкрикивал:

— Никакого замирения с казаками быть не может! Когда хам посягает на священные права шляхты, ему надо голову рубить, а не умащать оливою, как предлагает пан Осолинский. Одно из двух: либо унижение шляхетской республики, либо уничтожение казаков. В Немирове я посадил на кол десять казаков, тринадцати отрубил головы, шестерых повесил, а скольким выкололи глаза, отрубили руки, ноги — и не считал.

В зале страсти разгорались: одни одобрительно кивали, другие возмущались.

— А меня за это сожгли дотла! — проскрипел киевский воевода Тышкевич.

Но князь Вишневецкий, любуясь собою, продолжал:

— Пусть ребелизантов слушает на сейме пан канцлер, а князь Вишневецкий будет их сажать на кол!

— А где был пан Вишневецкий, когда Хмельницкий топтал наши знамена? — с озлоблением крикнул князь Доминик Заславский.

Вишневецкий сделал вид, что не слышит, и под смешанный гул зала сел на свое место.

Похвальба Вишневецкого своей расправой над казаками вывела из себя чашника волынского Лаврентия. Это был седой уже человек, говорил он хотя и мягко, но язвительно:

— Милостивые паны, братья! Когда бы не столь значительная опасность угрожала государству, не стал бы я отвечать на слова князя Вишневецкого и на его дела, а их и с делами деспотов восточных равнять невозможно. Но я по убеждению совести и натуры, будучи избран от братии моей в послы, должен возвестить сейму то, чего ныне требует благо республики. Панове, не большую ли часть ратников призываете вы из народа греко-российской веры, народа, который, ежели не будет он доволен, не может на защиту вашей державы грудью встать? Кто же, о боже живой, не видит, какие великие утеснения и нестерпимые обиды сей старинный русинский народ терпит? Начну с Кракова. Что принесла новоизмышленная уния? В больших городах церкви запечатаны, церковные имения разграблены, в монастырях вместо монахов скотина стоит. В Могилеве и Орше церкви закрыты, попы разогнаны, в Пинске то же. А не есть ли то утеснение народа русинского, что творится во Львове? Кто греческого закона и к унии не привержен, тот в городе проживать, торговлей промышлять и в ремесленные цехи принят быть никак не может.

Лаврентия сначала перебивали отдельные послы, потом стали перебивать епископы, а там уже гневный шум поднялся во всех концах зала. Лаврентий перевел дыхание и, повысив голос, сказал:

— Ежели не наступит на сейме сем полного успокоения и не излечены будут столь тяжкие язвы, то будем вынуждены вместе с пророком завопить: «Суди меня, боже, и рассуди прю мою!»

Чем дальше, тем резче сейм раскалывался на две части: одни предлагали мириться с казаками, выслушать депутацию Хмельницкого и послать к нему послов, другие и слышать не хотели о каком бы то ни было ублажении казаков, требовали самой суровой кары, готовы были стереть их с лица земли, чтобы даже имени их не осталось.

— Пускай с ними пан канцлер разговаривает. — Твердил свое Иеремия Вишневецкий, — а мы будем воевать!

Депутаты Хмельницкого с нетерпением ждали посланца из сейма, но он так до вечера и не явился. Обо всем, что там произошло, они узнали стороной, от Важинского, посессора пана Сенявского. Он явился к ним как старый приятель, хотя никто из них раньше с ним не был знаком.

— Здравствовать желаю, панове казаки! — шумно поздоровался он. — Не удивляйтесь, что шляхтич так просто приходит к вам. Тужу по Украине. Слово чести! Вы, понятно, ехали через владения пана Сенявского. Как там, много добра пожгли хлопы?

— Ехали через Сенявщину, — отвечал Вешняк, — но чтоб пожарища там были, что-то не заметили.

— Если бы сохранилось поместье, помог бы вам не только я...

— О какой помощи мыслит вашмость?

— Чтоб выслушали вас на сейме — это первое. Вы знаете, что сейм постановил начать войну с казаками, объявить посполитое рушение, чтобы собрать армию не менее чем в сто — двести тысяч.

— А Николай Потоцкий разве в игрушки играл, когда послал своего сына, гетманича Стефана, стереть с лица земли Запорожскую Сечь?

Важинский вздохнул.

— Да, был бы Николай Потоцкий, может, иначе бы все вышло. А теперь приходится трех рейментарей назначать вместо одного Потоцкого.

— Любопытно! Первый, конечно, Иеремия Вишневецкий?

— Не угадали, пане Болдарт! Первый — князь Доминик Заславский, из магнатов магнат, второй — Николай Остророг, подчаший коронный, весьма ученый человек, панове, а третий — ваш приятель, хорунжий коронный Александр Конецпольский.

— Передам гетману Хмельницкому о просьбе пана Сеняв...

— Важинского, — предупредительно подсказал посессор.

— ...Важинского и о его желании нам помочь, — закончил Вешняк. — Само собой, после того, как нас выслушают.

На другой день около полудня и в самом деле прибыл за ними правитель «великой канцелярии». Вешняк понимал, что теперь уже ничто не изменит решения сейма об объявлении войны, а потому положил воспользоваться своей миссией хотя бы для углубления раскола между двумя придворными партиями.