Михаил Казовский - Евпраксия

Калман произнес:

— До меня дошло письмо от одной особы... утверждающей, что она — бывшая императрица. Верно ли, что дама, находящаяся здесь, Адельгейда?

Герман подтвердил:

— Я ручаюсь, ваше величество. Никаких сомнений.

— Правда ли, что вы уговариваете ее возвратиться к Генриху?

— С этой миссией послан императором.

— Он ее простил?

— Совершенно. Он считает решения церковного собора в Пьяченце незаконными и поэтому их не признаёт.

— Но она опозорила его на всю Европу!

— Императора это не волнует. Он же знает нрав ее величества — нерешительный, тихий. Ею управляли враги. Сделала не по злому умыслу. Значит, невиновна.

— И она согласна вернуться?

— Окончательного согласия я не получил. Но наверняка получу — дело дня, другого. Что ей на Руси делать? В православии к расторжению брака очень плохо относятся, строже, чем у нас. Как воспримет нынешний киевский правитель появление двоюродной сестры, убежавшей от мужа? Не уверен, что с удовольствием.

— Что за девочка у нее на руках?

— Дочь убитой разбойниками служанки.

— Дочь служанки? Даже не товарки?

— Совершенно точно.

— Вот чудачка! Нет, она меня занимает с каждым разом все больше. Пусть ее сюда приведут. Комендант! Где он там? Нет, пожалуй, сам схожу. Этак выйдет непринужденней. — И, пройдя анфиладой комнат, оказался в покоях бывшей императрицы.

Евпраксия была в новом наряде — платье, сшитом только что придворным портным (деньги заплатил Герман), фиолетовом, шелковом, мягкими складками ниспадавшем вдоль изящной фигуры. Кружевная накидка

прикрывала волосы, заплетенные в косу, открывая отдельные вьющиеся пряди. Цвет лица стал намного лучше — женщина, как видно, отоспалась и питалась правильно. С умиленьем смотрела, как служанка пеленает Эстер.

Калман появился — резко, шумно — и уставился на приезжую в упор.

Комендант провозгласил:

— Их величество король Венгрии!

Ксюша, побледнев, церемонно присела.

Молодой монарх подошел поближе, заглянул в кроватку. Дернул левым усом:

— Никогда не любил маленьких детей. Несмышленые и капризные. Вечно плачут. Для чего вам, сударыня, эта пеленашка?

Русская ответила тихо:

— Мой христианский долг... Ведь она сиротка.

— Можно сдать в приют при монастыре.

— Нет, хотела бы заменить ей мать.

— Игры в «дочки-матери», понимаю. Кто-то любит кошечку, кто-то собачку, кто-то девочку...

У Опраксы потемнели глаза, из ореховых стали темно-карими:

— Вы напрасно насмехаетесь, ваше величество. Мой единственный сын скончался, не дожив до четырехлетнего возраста. Я скорблю о нем постоянно. А у этой крошки — никого из близких. Почему бы нам с ней не помочь друг другу в нашем одиночестве?

Венгр удивился:

— Вы настолько молоды и красивы, что могли бы родить собственных детей.

— Разве же одно помешает другому?

Самодержец сел и позволил ей сесть напротив. Произнес по-дружески:

— Что ж, обсудим тогда вашу ситуацию. Вы вернетесь к Генриху?

Хорошо обдумав ответ, женщина сказала:

— Не исключено.

— Вы ему поверили?

— Нет. Не знаю. Я пока в сомнении. Разум говорит: «Опасайся!», а душа влечет... Очень сильно к нему привязана.

Калман помрачнел:

— Бойтесь, бойтесь этого человека. Он на все способен.

Евпраксия вздохнула:

— К сожалению, мне известно это лучше многих.

— Ваша речь в Пьяченце — как ее понять? Произнесена под напором недругов императора или же была обдуманным шагом?

Ксюша покусала губу, посмотрела в сторону:

— Вероятно, и то и другое. Вместе с тем, и ни то ни другое до конца... У меня в голове был такой сумбур! Плохо понимала, что делаю. Столько разных чувств боролось во мне! Трудно объяснить.

— Но теперь-то вы отдаете себе отчет, что приезд Германа и письмо Генриха — не простой порыв, не одно лишь христианское прощение? Продолжается большая игра. Недруги императора привлекли вас как козырную карту. И добились своего: император разоблачен, проклят церковью и низложен — ну, по крайней мере, словесно. Но теперь последует ответный удар. Вы вернетесь к Генриху — он объявит: ваше выступление на соборе было под давлением, под угрозами и поэтому не действительно. Безусловный выигрыш. Он опять на коне, а враги и посрамлены, и повержены. Разве не логично?

Ксюша покраснела и довольно громко хрустнула пальцами. Прошептала:

— Я не думала... вы меня смутили...

— Да большого ума не нужно, чтобы раскусить подноготную! Если в деле замешана политика — жди подвоха, опасайся всяческих подводных течений. Генрих просчитал очень тонко. Вы — его погибель, но те-

перь и спасение. Он без вас не сможет обрести прежнее влияние.

Русская молчала, продолжая беспрерывно тереть кисти рук. Калман продолжал:

— Император теперь в изоляции. Он не принял участие в Крестовом походе, так как сей поход объявил Папа Урбан, неприятель Генриха. Пол-Германии не намерено подчиняться кесарю. Вся Италия, во главе с его сыном, перешедшим на сторону врагов, тоже. Что осталось от Священной Римской империи? Ничего, пустота, радужный пузырь. Генрих не король и не император. Сам — такая же фикция, как его империя. И внезапно вы — как спасительная соломинка!

Евпраксия сказала:

— Я могла бы ему помочь... если б наперед знала, что потом со мной он поступит честно. Не убьет, не посадит, не сошлет в какой-нибудь дальний замок.

Венгр усмехнулся:

— «Если б наперед знала»! Знать такого никто не может.

У нее в глазах появилось горькое, тоскливое выражение, говорящее, как она страдает.

— Да, пожалуй что возврат не возможен... Ну, по крайней мере, сейчас... Если б Генрих был не император, а простой смертный! Без амбиций, без желания управлять другими. Частное лицо. И тогда позвал бы: приезжай, будем тихо жить, только друг для друга... Побежала бы сломя голову! Но когда — политика, власть, интриги... не хочу, не стану. Возвращусь на Русь. А потом видно будет.

Он заметил вскользь:

— Вряд ли вам удастся проехать благополучно...

Ксюша даже вздрогнула, от испуга округлила глаза:

— Почему? Что такого страшного?

Калман усмехнулся:

— Разумеется, тоже политика, ничего больше. Киевский князь без конца воюет с местными князьками — и особенно с теми, что на западе, по дороге вашей: Перемышль, Нервен, Туров, Пинск... Их поддерживают поляки. Иногда — не поддерживают, как им выгодно. То же самое — половцы. Кто им платит больше, на того они шею гнут. Иногда — не гнут и сражаются против всех... И вот в эту кутерьму попадаете вы?.. Как у вас пословица? — Он сказал по-русски: — «Из огня да в полымя», нет? — и захохотал.

Бывшая императрица от волнения встала и прошлась по комнате — от окна к кроватке и обратно. Посмотрела на короля пристально: