Михаил Казовский - Евпраксия

— Ну, во-первых, до конца еще не понятно. Во-вторых, даже если так, грех на них, а не на тебе.

— Если б мы с тобою не меняли лежанки, а заделали бы щель в оконце, ты осталась бы в здравии.

— Что же задним числом кручиниться! Сделали как сделали. И мои глаза больше не вернешь. Раз уж Бог мне послал это испытание, значит, поделом. Каждый должен нести свой крест, как бы тяжело ни казалось. Сетовать грешно. Надо думать о будущем, а не о прошедшем.

— Ты святая, сестра Манефа, — восхищалась Оп-ракса.

— Да какая святая, ей-Богу! Просто не считаю, что позволено нюни распускать из-за пустяков.

— Ничего себе пустяки — сделаться слепой!

— Ну, слепой — не мертвой. Мог не по глазам, а по горлу чикнуть. Нет, не говори: всё, что ни случается, к лучшему.

Тем же октябрем настоятель монастыря познакомил бывшую германскую государыню с братом Нестором и сказал:

— Ты читала его «Жития», выражала немалое восхищение ладным слогом. Не желала бы подсобить ему в летописном деле?

— Я была бы счастлива. В чем нужду имеет?

— В непредвзятом взгляде и достойном советчике. Ты с твоим образованием иноземным знаешь многое, смотришь глубоко, ощущаешь тонко. И могла бы заметить недочеты, огрехи, несуразицы, коли вдруг найдутся. Подсказать, поправить.

Женщина зарделась:

— Да достанет ли умения у меня?

— Испытать невредно. Думаю, получится.

Нестор выглядел мрачным, крайне неприветливым.

Выше среднего роста, смуглый, темноволосый, он таращил глаза по-рачьи, а его синяя нижняя губа постоянно выпячивалась вперед, вроде ее хозяин обижался на мир. Голос имел глухой, прямо-таки рокочущий. И писал, низко наклонившись к пергаменту.

Встретил Ксюшу, глядя исподлобья. Пробурчал с досадой:

— Наш игумен вечно отвлекает людей. И тебя, сестра, от хозяйских забот, и меня от составления хроник. До сих пор обходился без соглядатаев, и как будто бы выходило славно.

Евпраксия ответила:

— Я могу просто переписывать за тобой. Молча, без советов.

Он не согласился:

— Ну уж нет. Коль прислали, так исполняй все, чего велели. Может, что отловишь действительно. — И, раскрыв кованый ларец, протянул ей несколько толстых свитков. — Вот, читай сначала. После посидим и обсудим.

Раскатав пергамент, Евпраксия увидела заголовок: «СЕ ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ, ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА РУССКАЯ ЗЕМЛЯ, КТО В КИЕВЕ СТАЛ ПЕРВЫМ КНЯЖИТЬ, И ОТКУДА РУССКАЯ ЗЕМЛЯ СТАЛА ЕСТЬ».

Начинался рассказ со Всемирного потопа, а затем говорилось о происхождении славянских племен, в частности — полян и древлян, об Андрее Первозванном, проповедовавшем в этих местах, и об основании Киева. Первый свиток заканчивался походом князя Олега на Царь-град.

— Ну, что скажешь? — Нестор обратился к монашке, видя, что она закончила чтение и сидит задумавшись.

Евпраксия покрутила пергамент, тщательно подыскивая нужные слова. Наконец сказала:

— Лучше промолчу, дабы не гневить.

Летописец выставил вперед синюю губу:

— Значит, не понравилось?

— Да не то чтобы не понравилось... Это было бы слишком смело с моей стороны. Речь твоя течет плавно, ровно, как река Днепр в тихую погоду. И никто не смог бы так лепо словеса плести по-русски, как ты. Не читавшие греческих и римских анналов могут восхищаться. Но ведь я читала... И удивлена беглости твоего повествования. От Потопа сразу переходишь к нашим временам, не упомянув ни о древних Русланах, предках русов, ни об их князе Бусе, что распят был готами на кресте, ни о гуннских ордах, бывших до хазар...

Тот поморщился:

— Был ли Бус или не был, — мы о сем не ведаем. Судишь по «Велесовой книге» 12, а ея писали волхвы-идолопоклонники. Нет им веры. Коли сочинял бы сказание, песнь, былину, мог бы вставить. А в доподлинных хрониках не имею права.

— Ну, допустим, — согласилась она. — А зачем хулишь половцев? Вроде они такие сякие немазаные, между тем как у половины русских князей — половецкие жены.

— Ну и что с того? — не поддался Нестор. — Жены их были крещены, значит, от обычаев мерзких отрек-лися. А язычники-половцы — сплошь губители христианских душ. Говорить о них нельзя благосклонно.

— Что ж, не говори благосклонно, но и не марай зряшно. Мол, едят хомяков, и сусликов, и другую нечисть. Отчего же нечисть? Русские едят зайцев — тех же грызунов, но побольше.

Летописец ответил:

— Всё, что меньше зайца, нечисть и не может употребляться в пищу.

— Кто сие сказал?

— Так ведется от века.

В общем, не поладили. Да еще Нестор пожаловался игумену: мол, сестра Варвара утверждает крамолу и не зря в Андреевской обители взаперти сидела на воде и хлебе — видимо, отравлена насквозь католической ересью, что была почерпнута ею в неметчине. Феоктист никаких крутых мер не принял, но велел монахине больше летописца не беспокоить, опыт не удался. Ев-праксия безмолвно повиновалась.

А в конце октября приключилось вот что. Принесли записку от Кати Хромоножки: младшая сестра сообщала, что будто бы Васка при смерти: уколола палец, началось нагноение, и теперь девочка в агонии; не поможет ли ей инок Пимен, что лечил Манефины раны? Ксюша бросилась разыскивать лекаря.

Тот учился мастерству врачевания у известных печерских целителей — Агапита и Дамиана — и теперь совершал чудеса, избавляя и знать, и простых мирян от телесных недугов.

Пимена нашла за молитвой, дождалась конца, бросилась ему в ножки, умоляя посетить Янчин монастырь и помочь болезной. Старец согласился после первой же оброненной фразы, и они вдвоем на обычной подводе, взятой у игумена, поспешили в Киев.

У ворот их встретила Серафима, похудевшая, сильно постаревшая, за какой-то год превратившаяся из дородной женщины в сухонькую старушку. Поздоровалась и сказала:

— Слава Богу! Может, еще не поздно. Нам самим не справиться, и на брата Пимена вся надежда.

Пимен пробормотал в жидкие усы:

— Уповать не на меня надобно, но на Господа Бога Иисуса Христа.

У постели Васки сидела Катя и при появлении Ев-праксии бросилась ей на шею, заливаясь слезами:

— Душенька, Опраксушка, что же это будет?

— Погоди, не реви раньше времени. Как она?

— Да пока всё так же.

Девочка лежала с закрытыми глазами, все лицо ее блестело от пота, губы шевелились беззвучно, левая кисть была замотана тряпкой. Пимен размотал бинт, осмотрел раздувшийся фиолетовый палец. Удивленно проговорил:

— Уколола простой иголкой?

— Да. А что?

— Не такой уж простой, судя по всему.

— Как сие понять? — задрожала Ксюша.

— Красный венчик видишь? Нехороший признак. Мнится мне, что иголка была отравлена.

— Свят, свят, свят, — побледнела Хромоножка и прижалась к старшей сестре. — Неужели?.. Аж подумать страшно!..

— Помоги ей, брате! — жалобно произнесла бывшая императрица.