Сергей Омбыш-Кузнецов - Повесть о партизане Громове

Ладно. Приду, — пообещал Игнат Владимирович, чтобы отвязаться от назойливой вдовы.

— Я буду ждать. И думать о тебе всё время буду, как влюблённая девчонка. Уж если мне кто в душу западёт, так я сама сгорю и его гореть заставлю, Евдоша! Уж я такая…

Крепко подвыпившие гости нестройно тянули тоскливую песню:

Через три дня, как было и условлено с Тыриным, Громов ушёл от него и поселился у сапожника Коростылева. Сапожник не любил колчаковцев, но для подпольной работы не годился: частенько выпивал и на язык был слаб. Зато сын его Листофор ненавидел «Верховного правителя» и всех, кто служил ему или прислуживал. Через него-то Игнат Владимирович и установил связь с дедушкой Филиппом, руководящим подпольной группой на мельнице, и поручил следить: не появятся ли в деревне Юров или Шумейко из отряда Мамонтова.

Шли дни, недели, а связь с Мамонтовым не налаживалась. За это время Громов побывал всё же в доме у Матрёны Якимовны. Не дождавшись его прихода, она сама заявилась к нему и чуть ли не силой утащила к себе.

Весь вечер вдова угощала Игната Владимировича клюквенной настойкой, была весела, болтлива и до приторности ласкова. Громов почувствовал, что она не на шутку влюблена и что все старанья её направлены к одному: расположить его к себе. Он сделал вид, что поддаётся её чарам, расспрашивал о дядюшке, пытался выведать, не знает ли она, через своего родственника чего-нибудь о делах контрразведки, о подпольных группах и организациях, которыми контрразведка занимается. Матрёна Якимовна рассказывала об этом неохотно, старалась повернуть разговор на личную, интимную тему.

Громов был у вдовы ещё несколько раз, но так ничего интересного и не узнал — и тогда решил больше к ней не ходить. А Матрёна Якимовна надеялась, что заводчик запутается в расставленных ею сетях и рано или поздно на ней женится.

В один из воскресных дней Листофор Коростылев отправил отца к подпольщику, который, как было условлено, принялся угощать сапожника самогоном. А в это время на квартире Коростылевых собрались остальные члены подпольной организаций. На стол были поставлены пустые бутылки, стаканы, наполненные брагой, скудная закуска — всё это для чужого глаза. Шёл разговор о привлечении в ячейку новых членов из жителей селя Обиенного и об установлении связи с другими деревнями.

Вдруг раздался стук в дверь. Сразу же все умолкли. Игнат Владимирович плотно прикрыл дверь в комнату и, выйдя на кухню, открыл дверь в сени. Вошла Матрёна Якимовна.

— Здравствуй, Евдоша, — улыбаясь, проговорила она. — Я за тобой пришла, собирайся.

— Куда?

— Кум с дядюшкой приехали. Приглашают тебя на чашку чая.

«Вот не вовремя-то». — подумал Игнат Владимирович и стал отказываться.

— Не могу, Матрёна Якимовна. Болезнь на меня напала: голова трещит. В другой раз уж как-нибудь…

— Нет, нет и нет, — капризно поджала пухлые губы Матрёна Якимовна. — Я обижусь. Да и дядюшка будет недоволен, он так хочет с тобой познакомиться.

— Что ты, Матрёнушка… — Игнат Владимирович обнял вдову, — я не хочу, чтобы ты на меня обижалась. Полежу маленько, легче станет — приду.

— Даже и не думай, чтобы я отступилась. Сейчас же пойдём, — Матрёна Якимовна схватила его за руку и потянула в комнату. — Я тебе и собраться помогу.

Громов испугался: увидит подпольщиков, как бы не догадалась, что за люди. Быстро проговорил:

— Нет, нет, Матрёнушка, я сам. Ты иди, иди, а я следом.

— Ну, вот и ладно, — обрадовалась вдова. — Мне ещё к Тыриным надо забежать. А ты не задерживайся…

Она поцеловала в щеку Игната Владимировича и выпорхнула из дома. Громов облегчённо вздохнул.

Войдя в комнату, он сообщил собравшимся:

— В гости к Курчиным приглашают, да компания мне что-то не нравится…

— А ты пойди, — заметил дед Филипп. — Может, выболтают то, чего и нам не грех бы знать.

— Верно, — поддержал его Листофор.

Игнат Владимирович переоделся, сунул в карман револьвер и отправился в гости.

За двумя столами, сдвинутыми вместе, собралось больше десятка гостей. Игната Владимировича посадили на видное место, рядом с капитаном Трифоновым, длинным, сухопарым, похожим на задиристого гусака. По другую сторону от Громова села сама Матрёна Якимовна, напротив — грузный, тяжеловатый дядюшка Курчин. Лицо у него суровое, нос чуть приплюснутый, глаза далеко упрятались под лохматыми, нависшими бровями. Рядом с ним развалился на стуле отец Василий, заросший рыжеватой бородой, что, однако, не скрывало его молодости. Из знакомых Игната Владимировича был лишь Тырин с женой, остальных он не знал.

Разговоры, смех, хохот, звон стаканов, стук ножей и вилок о тарелки… После первой же рюмки самогона Трифонов начал бесцеремонно называть Игната Владимировича на ты, а после второй сказал:

— Я знаю, что вы с Мотей решили пожениться. Она сама мне об этом по секрету сообщила. Поэтому я буду звать тебя просто, по-родственному, кумом. Разрешаешь?..

— Рано ещё, — заметил Игнат Владимирович. — У Матрёны Якимовны, возможно, муж ещё жив. Да и у меня нет документов, что семья погибла. Никто нас и не обвенчает…

Поп тряхнул бородой и, давясь куском мяса, баском пропел:

— Обвенча-а-ю, обвенча-а-ю, обвенча-а-а-ю!

— Выпьем, куманёк! — воскликнул капитан Трифонов. — Видишь, батюшка соглашается обвенчать.

Дядюшка Курчин подсел к Игнату Владимировичу и тоже сказал:

Курчин спросил у капитана о делах, и тот охотно начал рассказывать:

— Был я недавно на превеселеньком дельце. В одной деревне отказались внести самообложение в пользу нашей армии. Добровольно пожертвовали только трое: мельник, ещё один крепкий мужик да батюшка из церковной кассы долю отчислил. Меня с отрядом и отправили провести сбор. Созвал сход, объявил приказ сдавать одежду, обувь… а они в один голос: «Нет ничего, сами голодранцами ходим». Мы и давай их нагайками потчевать. Веришь ли, сейчас ещё рука болит из-за этих сволочей. И всё равно на своём стоят: нечего сдавать да и только. Приступили мы тогда к повальным обыскам. Вот-то потеха была. Тащат мои орлы к сборне всё подряд. Один солдат даже пуховую перину приволок. «Зачем перину-то, спрашиваю, её ведь на себя не оденешь?» А он, молодчина, стал во фрунт и отчеканил: «Для вас старался, ваше благородие, вдруг с какой девчонкой захочется поваляться». Ну, что скажешь: разве не молодец? Распорол я перину, ветер перо подхватил и понёс… будто во всей деревне кур теребят. А мужики всё-таки не понесли сами вещи. Подожгли мы тогда домишки совдепщиков, сложили конфискованные манатки на подводы и уехали. Далеко потом было видно, как зарево полыхало…