Даниил Мордовцев - Кочубей

Мазепа, как будто бы для доказательства своей ловкости, то каблуком ударит об пол и три раза оборотится на одной ноге, то станет на колено и поворотит панну вокруг себя, то пустит её вперёд и, ловко подскочив, ударит каблук об каблук, поворотится, схватит панну за руку и поплывёт с нею по зале.

Гайдуки не переставали угощать ни панн, ни панов. Всё веселилось не притворно; кончилась и мазуречка, и многие графини оставили бал; иные из панов хотели танцевать, другие затягивали песни. Музыканты заиграли песню «У соседа хата бела», и в один голос все запели.

— Всё весёлую, да весёлую, а нет того, чтоб и сердце заплакало! — сказал Кочубей, и вместе с ним, многие полковники запросили, чтоб заиграли что-нибудь заунывное, и заиграли:

Спели сумуючи эту песню паны и пании.

— Всё ещё не такая; другой, да лучшей!

— Казацкой! — сказал Искра.

Заиграли казацкой:

Запели паны в один голос, да и заплакали крупными слезами, не зная, от чего и для чего: такая уж была натура у. старосветских панов.

Кончился банкет. Не многие из панов могли идти, хмель подкосил всем ноги и развязал языки: говорили много, но не проговаривались, к досаде гетмана.

Рано утром гетман лежал ещё в постели; вошёл Заленский в спальню и сказал:

— Привезли черницу, я приказал посадить её в мурованную комнату.

— Добре сделал; знаешь, Заленский, я думаю, что именно это та самая черница, что в Киев принесла пашквиль: я догадался, когда Кочубей сказал мне об ней. О добре, добре, казнили чернеца, казнить и черницу, славная парочка будет на том свете! Заленский, думка у меня такая, лучше черницу четвертовать, да один кусок в местечко Печерское отправить, чтоб повесили на шесть, другой в Батурине останется, третий в Конотоп, а четвёртый в Роме или хоть и в Полтаву, чтоб все намотали себе на ус, а у кого нет усов, то чтоб памятовали так.

— Правда твоя, ясневельможный.

— Привести сюда черницу, я сам допрошу.

Заленский исчез, а гетман вышел в другой покой, соседний со спальней, где обыкновенно он тайно принимал посланцев от королей и вёл секретную переписку. Сел в кресло, перед ним лежали булава и бунчук, на лице его изображался страшный гнев. Через несколько минут тихо отворилась небольшая дверь комнаты и Заленский ввёл в покой, на железной цепи, юную девицу.

Сначала сердито посмотрел на неё гетман, но поражённый её красотою, растерялся и долгое время не мог спросить её, о чём хотел.

— Кто ты? — произнёс он, спустя минуты две.

Девица молчала.

— Не страшись и праведно отвечай!

— Ты мене погубишь, если я скажу тебе кто я!

— Не погублю!

— Слушай, гетман: матери моей нет более на свете; а она была всё моё сокровище; пойду и я к ней, — это лучше, нежели мучиться так, как мучусь я на этом свете. Прикажи казнить меня; но кто я, не открою тебе, и ты не спрашивай.

— Я заставлю!

— Нет!

— Навстряску! Живую на огне сожгу!

— Что хочешь делай!

— Ты пашквиль принесла в Киев и подала игуменье Фроловскаго монастыря?

— В Киеве я была, Господь милосердный удостоил меня молиться в Святой Лавре и во всех монастырях; мо пашквиля никакого я не отдавала.

— Погибнешь, говори истину!

— Я истину сказала!

— Ты черница?

— Послушница!

— Из какого монастыря?

— Из Фроловскаго.

— А зачем в Ирклееве была?

— От такого же, как и ты, бежала — от родного отца скрылась: убить хотел!

— Кто ты, что ты, я не знаю; но сердце моё полюбило тебя за прямоту души твоей!.. Мне тебя жаль!..

— Лучше не любить, и не жалеть... я ничего не знаю, ничего не ведаю, перед людьми безгрешна, Матерь Божия видит! Пусти меня! И раз ты праведный гетман, огради от всякой беды; я буду молиться в монастыре за спасение души твоей!

— Галочко моя, не быть тебе в монастыре! Забудь монастырь да признайся лучше в вине своей, так счастлива будешь!

Послушница опустила глаза в землю и ничего не отвечала.

— Молчишь, и отвечать не хочешь? Приготовляйся же, завтра будут тебя четвертовать!

— Слава Господу Богу, слава Пречистой Матери! — говорила девица крестясь — и светлая радость сияла на лице её.

— Сковать по рукам и по ногам, и в подземелье; а завтра на встряску и четвертовать, слышал, Заленский?

— Слышу, ясневельможный!

— Ну, отведи её и сию минуту прийди ко мне!

Иезуит и девица ушли. Мазепа ходил по комнате в глубоком раздумье.

Через несколько минут воротился иезуит.

— Пилою по суставам будем пилить, так, ясневельможный? — и — во всём сознается!

Гетман покачал головою.

— Нет, Заленский, гарной дивчины жаль, как маковка червона; посади её в мурованый покой, сними цепь и спроси, что она хочет. Сейчас же пойди к ней!

Заленский досадливо поморщился и исчез. Гетман продолжал ходить с одного конца комнаты в другой. Опять явился Заленский и сказал, что послушница просит оставить в покое икону, крест, лампаду и принести Евангелие.

— Исполнить всё, что хочет, останься с, нею и хитро проведай, откуда она, услужи мне в этом.

— Слушаю!

— Ну ступай, а вечером я опять её буду допрашивать!

Вечером вновь предстала пленница пред гетманом.

— Что спросишь, гетман? — с необыкновенной твёрдостию сказала пленница.

Мазепа и в этот раз не нашёлся, что отвечать.

— Спрашивай же во имя Господа Бога, и я во имя Пресвятой Девы Марии буду отвечать!

— Откуда ты, кто ты?

— С одного мира с тобой! Я великая грешница и молю Господа, чтобы даровал мне принести покаяние во грехах!

Она перекрестилась.

— Ты из Польши?

— Жила на Волыни.

— Ты пашквиль принесла во Фроловский монастырь?

— Мучения мне не страшны: они даруют жизнь вечную; а греха боюсь: я бы сказала, если бы принесла пашквиль; но ничего я не знаю и не ведаю.

— Заленский, выйди!

Заленский ушёл.

— Слушай, я не буду мучить тебя, если бы ты и величайшая преступница была... Ты красавица такая, зачем тебе в монастырь идти!

— Господи Боже милосердный, заступи и сохрани меня!

— Что тебе так страшны слова мои? Я полюбил тебя!..

— Избави меня, Господи, от всякия мирския злыя пещи и отврати козни диявольския!..

— Девчино, девчино! Знаем вас, не первая и не последняя!

Сказал Мазепа и махнул рукою.

— Я буду содержать тебя, как царицу в замке, ты будешь моею коханкою!

Пленница крестилась.

— Это всё ничего, ничего, моя галочка, день-другой, а после привыкнешь, и дело на лад пойдёт; и волк рвётся первый день с цепи, а потом смирно лежит!..

Пленница стояла, опустив глаза перед гетманом, продолжала читать про себя молитву и крестилась.

— Слушай, я буду тебя любить; скажи мне, кто ты, какого рода и как имя твоё?