Магдалина Дальцева - Так затихает Везувий: Повесть о Кондратии Рылееве

Ощущение удачи не покидало его.

Немало этому способствовал и сам дух Острогожска, уездного городка, вблизи которого был расположен вернувшийся из заграничного похода полк Рылеева. Недаром в губернии Острогожск называли «воронежскими Афинами». Ему казалось, что этот городок, затерянный в уездной глухомани, даже по сравнению со многими губернскими городами жил живой духовной и общественной жизнью. Похоже, что жители его связаны между собой духом корпоративности, невзирая на сословия и достаток. Богатые помещики, служившие по выборам, нелицеприятны и чужды лихоимству. В библиотеках местных купцов, а они и даже мещане собирали книги, в массивных шкапах красовались сочинения Вольтера, «Персидские письма» и «Дух законов» Монтескье, «О преступлениях и наказаниях» Беккариа. Впервые эти книги он прочел в Острогожске. В шкапах этих хранились и комплекты «Московских ведомостей», единственной газеты, доходившей в то время до провинции. В гостиных без особого воодушевления предавались сплетням, а более обсуждали новости политические и литературные. Многие до того увлекались либеральными веяниями, что открыто мечтали о представительном правительстве. А когда в городе и его окрестностях разместились воинские части, вернувшиеся из заграничных походов, интересы эти еще более увлекли острогожцев.

Стоило Рылееву завернуть в чью-нибудь острогожскую гостиную, где сидел офицер из новоприбывших, как разговор неизменно переходил на события и эпизоды войны двенадцатого — четырнадцатого годов и чаще всего переворачивал его романтическое представление о лицах, пребывавших в неизменном ореоле славы. Особенное впечатление однажды произвел рассказ некоего штабс-капитана, служившего в то время в первой гвардейской дивизии. По окончании войны дивизию с помпой встречали в Петербурге. По случаю этого торжественного события при въезде в город были наскоро сооружены ворота, на которых стояли шесть алебастровых коней. Императрица в золоченой карете, впереди толпы, тоже ожидала прибытия дивизии. Ее возглавлял сам император Александр. И вот наконец он появился, великолепный, сияющий, на рыжем коне, с обнаженной шпагой. Он должен был подъехать к карете императрицы, но в эту минуту какой-то мужик, попытался перебежать дорогу под самой мордой лошади. Размахивая шпагой, император погнался за ним. Полиция приняла мужика в палки.

Штабс-капитан, рассказывавший эту историю, отведя Рылеева в уголок, тихо сказал тогда:

— Знаете, что это мне напомнило? Старую французскую сказку о кошке, превращенной в красавицу, которая не могла видеть мыши, чтобы не ринуться на нее.

А Рылееву это напомнило слова француза-эмигранта: «Не забывайте, что он сын Павла и внук Екатерины».

И все-таки с французом чаще хотелось мысленно спорить, хотя он еще и не увидел страну, трепещущую под сапогом самодержца, но уже избавлялся от наивных представлений об Александре как о рыцаре без страха и упрека, несущем мир и благоденствие своей отчизне.

В этот день, покидая имение Тевяшовых и обиженную Наташу, не вышедшую даже попрощаться, он не без грусти подумал, что какой-то злой рок преследует его любовные вирши. Эмилия не понимала по-русски, Наташа не знает французского.

Чтобы искупить свою вину, он отправился в Острогожск, надеясь на этот раз достать «Аглаю», журнал, издаваемый сладчайшим пиитом князем Шаликовым для дам и девиц. Ему снова не повезло. Лавочник, а в Острогожск книги привозились из Воронежа и продавались в москательной лавке, уехал в губернский город за товаром. Час был послеобеденный, и он решил завернуть к предводителю дворянства Лисаневичу, в его открытый дом, где гости собирались и без приглашения.

На этот раз он застал в гостиной деверя своего приятеля Бедраги, помещика Татарникова, известного в городе чудака, ходившего круглый год в нанковом сюртуке, засыпанном табаком, с неизменной трубкой в зубах и безобразным черным мешком через плечо, который он называл кисетом. Человек образованный, скептический, все подвергавший сомнению, он из какой-то необъяснимой фронды приучил острогожцев к своему нелепому виду. Рядом с ним полковник Юзефович, сверкающий эполетами, аксельбантами и орденами, выглядел как рождественская елка, нелепо разукрашенная в майский день. Третий гость, незнакомый Рылееву, был во фраке и оказался приезжим из Петербурга. Во внешности его не было ничего примечательного, кроме бакенбардов, похожих на вопросительные знаки, поставленные вверх тормашками. Зато в речах чувствовалась особая чиновничья таинственная осведомленность. Фразы обрывались на многоточиях, заставляющих подозревать, что он знает гораздо больше, чем рассказывает.

Когда Рылеев вошел в гостиную, говорил петербургский гость:

— Она написала два письма. Одно — государю, другое — министру. Просьба была пустяковая, — он почти победоносно оглядел слушающих и скороговоркой, какой говорят о пустяках, объяснил: — Она просила два миллиона для уплаты долгов мужа…

— Два миллиона? — шепотом переспросил Лисаневич.

— Да суть-то не в деньгах, а в том, как были написаны прошения. К государю она обращалась горделиво, почти заносчиво, как к человеку, который чем-то ей обязан. А перед министром лебезила, холопствовала, униженно умоляла и…

— И просьба, конечно, была удовлетворена? — перебил Татарников.

— Вы говорите, суть не в деньгах, — горячо вмешался Лисаневич. — Но, позвольте! Куда идут государственные средства? Мы с таким трудом построили в городе дощатые тротуары, да и то не на всех улицах, но добраться до мостовых — который год нет средств. А в Липецке мостовые булыжные, — грустно добавил он.

Рылеев знал, что липецкие мостовые — предмет вечной зависти острогожских патриотов, и поспешил вернуть разговор к прежней теме.

— Так что ж, все-таки дали этой даме такую огромную сумму?

— Без малейшего сопротивления. Умная женщина знает, как можно добиться успеха.

— Государь слишком добр. Он не умеет отказывать, — ядовито улыбаясь, сказал Татарников.

— О, ангел! — делая вид, что не замечает иронии, поддержал петербуржец. — В войну вся Россия его иначе и не называла… Но… Когда я служил в министерстве просвещения, любая наша просьба об увеличении ассигнований на нужды учебных заведений передавалась министром финансов государю с подробными пояснениями, что каждая копейка, истраченная на просвещение, заставит сократить военные расходы. И…

Татарников оживился:

— Вам неизменно отказывали? Военные расходы! Представляю. Закупка в Англии сукна для императорской гвардии или субсидия для украшения польской армии и самого города Варшавы.

— Виноват! — перебил петербуржец, пряча улыбку в усы. — Тут вы немного ошиблись. Это называется не украшение, а устройство.