Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Ну что? - спросил товарищей одноглазый. - Возьмём?

- Да что же, - сказал густобородый. - Коль правда у странника есть самоцветы, выкуп возьмём!

Похожий на шест убеждённо забормотал:

- Чего нам рядиться? Пойдём к отцу, возьмём самоцветы… Кому ни есть продадим их. Еду и одежду купим!

Густобровый распорядился:

- Что ж, дева, пойдём к самоцветным онучам. А ты, Сыч, - он повернулся к черноусому, молча стоявшему у коня, - пока стереги животину, себя хождением не труди. Тебе твоя доля достанется, как и всем…

Но тот, по-прежнему не сводя с Любавы своих безжалостных чёрных глаз, вызывающе крикнул:

- Нет! На выкуп я не согласен! Бродяги насупились.

- Всегда с тобой, Сыч, морока, - наконец недовольно проговорил густобровый. - Что тебе в деве?

Названный Сычом со злым упрямством ответил:

- Берите себе мужика, его онучи со всем добром и мальца в придачу, а мне - коня с этой девой. Хочу я её себе одному…

Сердце Любавы дрогнуло, но она промолчала. Некоторое время молчали и остальные. Только голубоглазый курносый парень, стоявший поодаль, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, громко вздохнул и сказал с укором:

- В особицу одному себе всё берёт… Негоже! Бродяги заволновались:

- И верно… Чего ты чудишь, ей-богу?

- Известно, чай: Сыч…

- Ишь, хочет деву с конём! - вскричал одноглазый. - Ещё самоцветы-то где? В онучах? А он уже коня берёт…

- И то! - подтвердил бородач. - Добудем онучи, тогда бери!

Между тем Страшко достал тетиву, закрепил её на концах половецкого лука, наладил стрелы.

- Ну, скоро ли ты, отец? - закричал ему густобровый. - Чай, время!

- А я уж готов! - ответил ему Страшко и спустил стрелу.

Лицо подстреленного исказилось. Он ткнулся в траву. Пальцы его вцепились в сырую землю.

Вторая стрела, как чёрная молния, взвилась над кустом, но ни в кого не попала. Одноглазый разбойник растерянно закричал:

- Постой! Чего ты всех губишь, право? - и кинулся к лесу.

Страшко удалось попасть бегущему в шею. Тот закрутился на месте, стараясь вырвать стрелу рукой. Тогда и высокий, похожий на шест, бродяга прыжками, как вспугнутый заяц, устремился в лес. Обгоняя его, туда же промчался на половецком коне черноусый Сыч.

Минуту спустя из ватажников на поляне остался, кроме убитого, только голубоглазый курносый парень. Он в смертельном страхе глядел на Страшко, как на живого Перуна: разъярённый мужик метал свои стрелы подобно молниям!

Вот и над парнем метнулась молния.

Мимо…

«Ох, час мой смертный!»

Парень упал в густую траву и закрылся локтем. Он слышал, как дочь мужика и мальчик подошли к нему. Вслед за ними, тяжко дыша, подошёл и мужик.

- Лежишь? - с угрозой спросил он парня, ткнув его лаптем в бок. - Я и тебя, бродягу, пощекочу стрелой…

- Не тронь его, батя! - сказала Любава. - Он мирно стоял и меня не трогал…

- Одной он с ними ватаги! - сердито крикнул Страшко. - Один с них и спрос. А ну… - Он нагнулся и перевернул парня вверх лицом. - Ишь тощий!

Парень лежал и жмурился, прижав к груди руки. Вид его был так беспомощен и невзрачен, что сердце Страшко смягчилось.

- Ты чей? - опросил он спокойней. Спрошенный быстро открыл глаза, и они на его лице вдруг блеснули, как два голубых цветка.

- Из Мытовки, что на Цне…

- А тут чего с ними бродишь?

- От голода, от бездолья… Неурожай там, в Мытовке нашей, ноне!

- Аль тут сытней?

- Не знаю.

- Ан, знаешь: чай, перехожих да странных не раз губил? От бедности нашей жиреть задумал? - Страшко опять свирепо ткнул его лаптем в бок.

Любава остановила:

- Постой ты… вот, право! - и мягко спросила парня: - А батя с маманей где?

- В полоне… Три лета назад, как их всех в полон увели. Я кое-как у родных ютился…

Парень глядел на Любаву без страха, и на его курносом лице глаза сияли по-детски ясно.

- Вставай, - сказала ему Любава. - Чай, сыро… Страшко проворчал:

- Ишь, сыро! Такого бы в землю… ещё сырей!

- Да ладно ты, батя! - вдруг рассердилась Любава. - Без роду, без дому - такой, как и мы!

- Ан мы людей не губили.

- И я не губил…

Страшко насмешливо крикнул:

- В ватаге, чай, песни пел?

- Я только единый день в ватаге и пробыл, - ответил парень. - Пришёл и ушёл… как не был!

Глаза его были ясными, и Страшко отвернулся.

- Ермилка, - велел он сыну, - пойди-ка стрелы мне собери. Да одну онучу от тех кустов принеси…

Любава и парень остались вдвоём. Они что-то всё говорили, оглядывали друг друга, а когда мужик замотал онучу и вновь подошёл к ним, готовый в путь, Любава болтала бойко, парень усмешливо морщил нос, и оба вели себя так, будто до этого здесь и не было ничего - ни посвиста стрел, ни разбойников на дороге.

Это Страшко рассердило, но он смолчал и только строго взглянул на парня. Тот на секунду смутился, потом попросил:

- Возьми и меня с собой… Страшко не ответил.

- И вам со мной легче будет, - настаивал парень. - Путь-то не малый! Глядишь, пригожусь и я… К тому же, - добавил он, глядя в глаза Страшко, - не трогал я душ невинных. То делать всю жизнь страшусь, хоть я и не робкий: могу на нож пойти, если надо. Вот за тебя и за дочь твою на рожон пойду…

Любава смущённо заулыбалась. Страшко опять промолчал.

- Меня ты нынче не тронул, - тихонько закончил парень. - А мог бы убить. За то, отец, спасибо тебе…

Страшко искоса посмотрел на Любаву: молчит, остроносая… очи к земле. И парень вдруг погрустнел. Эх, сердце ты человечье!

Помягче спросил:

- Как звать-то?

- Мирошкой.

- Вот ловко! - Страшко с невольной улыбкой, как на родного, взглянул на парня. - Мирошка брат у нас был, да помер. Хороший мужик был, складный. Ну-к что ж, - добавил он просто, - коль так, собирайся с нами. Пошли…

Ловко закинув лук за плечо, Страшко пошёл с Ермилкой вперёд - к зелёной опушке. Весело переглядываясь, вслед за ними двинулись и Любава с Мирошкой.

Страшко шёл на Суздаль из Городца, а послы без отдыха плыли от Киева к Городцу.

Против течения плыть было трудно. Гребцы валились на весла всей грудью, потом отрывались от них, разгибая спины, и час за часом учаны скользили вперёд по мутной большой воде между кустистыми берегами.

Тучи опять затянули небо. Сеялся мелкий дождик, и воины этот день называли, как хмурого человека, «Сумерем» или «Невыглядом». Иногда разражались ливни с пронзительным ветром. Ладьи накрывало водой: и снизу была вода, и по спинам гребцов, по щитам дружины текла вода.

- Когда же будет погожий день? - сердито ворчал Улеба. - Охота взглянуть на родной Руси хоть раз не на тучи, а на высокое небо без облак и грома…

Он хитро спрашивал ближнего воина:

- А ну-ка, ответь мне, Митерь: колико есть всех небес?