Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Распоряжается всем великий князь Юрий.

- Нет, мы лишь гости, хозяин здесь князь Иван, - сказал Долгорукий. Не годилось бы сразу вести речь о делах, князь Иван, но именно тот человек, которого мы ищем, только что предстал перед нашими глазами.

- Кто же он? - Берладник спрашивал не потому, что не догадывался, а хотел подчеркнуть, что в самом деле он тут хозяин и без него ничто не будет происходить, даже если бы на то была высочайшая воля.

- Тот самый Кузьма, который подвергался твоему испытанию.

- Ещё вчера этот человек был сам по себе, - сказал Берладник. Отныне же он причислен к моим людям. Никому не принадлежит, никто над ним не властен.

- Лекарь прибыл из самого Киева, чтобы найти этого Кузьму и допросить его про убийство князя Игоря. Знаешь про смерть Игоря?

- Слыхал. Но Кузьма теперь берладник. Вырвался из прежней жизни, покончил с нею, начинает жизнь новую. Отважится ли кто нарушить это начало, вмешаться, пренебречь нашей волей?

- Есть вещь, стоящая превыше всего, - заметил Дулеб, который до сих пор спокойно слушал, не вмешиваясь в княжеские переговоры.

- Что же это? - полюбопытствовал довольно вяло Берладник.

- Истина.

- Не вижу видимой связи между истиной и сим Кузьмой.

- Существуют связи скрытые. Наш долг - открыть их.

- Да не здесь, на льду, возле прорубей, - улыбнулся Берладник. Приглашал я гостей сразу в город, теперь жалею, что приглашал не так, как следует. Нас там уже ждёт трапеза, хотя и без княжеских роскошей, но искренняя, в тепле и дружбе.

- Мы поедем в твой город! - словно бы не веря его словам, воскликнула княжна Ольга. Белая меховая шапочка съехала у неё набок, и волна золотистых волос вырвалась на волю, упала на плечо Ольге, сверкнула вокруг таким пронзительно-девичьим и счастливым теплом, что Дулеб даже встрепенулся от неожиданной мысли: "Да ведь она влюблена в Берладника!" Однако сразу же и прогнал от себя эту мысль. Неожиданно помог ему в этом Иваница, который тормошил Дулеба за локоть уже, наверное, продолжительное время, видимо удивляясь, что лекарь не обращает на это внимания, углублённый в свои размышления. Ибо когда Дулеб наконец взглянул туда, где был Иваница, то увидел такое, из-за чего забыл про всё на свете.

Иваница раздевался. Точно так же быстро, решительно, настойчиво, как и Кузьма перед тем, бросал прямо на лёд свою одежду, подпрыгивая на одной ноге, стаскивал с другой сапог, был уже без шапки, имея ещё на себе лишь порты да сорочку.

- Иваница, - крикнул Дулеб, - ты что?

- Подержи-ка, лекарь, мои порты, чтобы не примёрзли ко льду, пока я управлюсь.

- Ошалел!

Берладники весело закричали, обращаясь к этому добровольному ныряльщику.

- Эй, приблудный, девка ж здесь!

- Срам прикрой ладонью?

- Отмёрзнет!

Иваница метнул с себя сорочку, закрывая срамное место ладонью, неуклюже подбежал к проруби и нырнул в воду, пошёл вглубь камнем, будто намеревался утонуть, но тотчас же и вынырнул в другой проруби, взобрался на лёд, всё так же стыдливо прикрываясь, неуклюже попятился к Дулебу, схватил сорочку, никак не мог просунуть голову, удивился:

- Вот уж! Никто и выпить не даёт?

- Дайте ему чашу, - велел своим Берладник, и тогда те, которые были возле санного припаса, мигом поднесли Иванице сразу две чаши с питьём; и он пил, словно кот, отфыркиваясь, одновременно натягивая на себя порты.

- Зачем эти выдумки? - сурово спросил Дулеб, протягивая Иванице сапог. - Ошалел, что ли?

- Все мы шалеем время от времени.

- Не за тем ехали сюда.

- Разве для этого выбираешь место? Не прорубь, так ковчег.

Иваница стучал зубами, будучи не в состоянии унять дрожь, пронизывавшую всё его тело.

- Побежал я, лекарь, надобно согреться.

Иваница помчался сквозь толпу, которая расступилась, пропуская этого киевского смельчака; хохот сопровождал его до тех пор, пока он не вырвался на вольный простор. Смеялись и князья немало, а Долгорукий, вполуха прислушиваясь к разговору Дулеба с товарищем, небрежно спросил у лекаря:

- Что он там ещё толкует про ковчег?

- Что-то там случилось, - но не договорил до конца.

- От добра под лёд не лезут.

Вскоре они сели на коней, чтобы ехать в город.

Иваница тем временем уже приближался к воротам. Он забыл и о проруби, и о ледяной воде, и о своём нырянии под лёд, когда сердце зашлось, дыхание перехватило и он уже не верил, что где-то есть свежий ветер, трескучий мороз, желтоватое солнце под пущами, женский смех. Но ведь сумел проплыть подо льдом и выскочить наружу, и вот он уже мчался, будто молодой вепрь, в город, задыхался уже не от ледяных тисков озёрной воды, а от избытка тепла, которое неведомо откуда и бралось у Иваницы. Он расстегнул шубейку, сдвинул на самый затылок шапку, тепло, казалось, выбивалось из-под этой шапки, он то и дело передвигал её на бегу, - ничто не помогало.

"Вот уж! - подумал Иваница. Так и умру от бега. А остановишься замёрзнешь в сосульку".

Привратные берладники не остановили его. Раз бежит мокрый, стало быть, человек побывал в проруби и, следовательно, наш. Иваница не спрашивал у них о Кузьме, потому что и так надеялся узнать, уже вскочив в город, а если начнёшь расспросы у ворот, можешь вызвать подозрение и люди тотчас же догадаются, что ты чужой, тогда всё его намерение провалится и получится, что принял он ледяную купель просто ради собственной дурости.

Но, влетев в город берладницкий, Иваница тотчас же и пожалел, что не прибег к расспросам у ворот. Потому что город этот, собственно, и не город был, а нечто такое, чего Иванице в его странствиях ещё никогда не приходилось видеть. Тут всё было не так. Правда, было торговище. Начиналось, собственно, от самых ворот и тянулось чуть ли не до противоположного вала. Посредине торговища, точнее, посредине большой площади стояла церковь, тоже как чуть ли не в каждом порядочном городе, но ведь какая церковь! Не деревянная, старая или новая, пышная или убогая, а из белого камня, вся в причудливой резьбе от земли и до купола; даже в Киеве не видел Иваница таких церквей, а уж в Киеве, казалось, должно быть всё, что есть на свете белом. Но не церковь привлекала внимание Иваницы, он едва взглянул на дом божий, мимоходом, не до белого камня и не до резьбы ему было; он хотел найти Кузьму, а где его мог тут найти, этого уже никто бы ему, наверное, не сказал. Начать хотя бы с того, что Иваница нигде не видел ни единой души. Ни людской, ни собачьей. Так, будто всё, что жило и должно было жить в этом городе, вышло туда, на лёд, собралось вокруг Ивана Берладника, а здесь лишь невидимые духи топили печи, пуская в зимнее холодное небо тёплые сизые дымы. А печи? Иваница считал их всегда принадлежностью человеческого жилья. Так где же оно в этом городе? Ни тебе хижин, ни богатых дворов, ни княжеских палат, площадь обставлена какими-то длинными приземистыми строениями, похожими то ли на конюшни для коней, то ли на какие-то временные пристанища для дружины, как это иногда ставится в далёких походах, когда возникает продолжительная задержка. Однако временности здесь не было, ибо всё построено из прочного, надёжного дерева, имело на себе следы украшения, какую-то тоже резьбу вокруг дверей и окон, затянутых прозрачной плёнкой, но всё было таким безнадёжно одинаковым, будто сооружалось не для жилья людского, а для ночных блужданий лунатиков. И над крышами всех этих похожих одно на другое строений одинаково отвесно поднимались одинаково тёплые дымы, - стало быть, там кто-то сидел и подкладывал дрова в огонь? Не поймёшь, где есть люди, а где их нет. Всюду они есть, тогда где же искать Кузьму?