Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Оставив коня у ворот, он оттолкнул испуганного слугу и быстро вошёл во двор. Найдя глазами крыльцо, он ясно заметил, как вдруг мелькнуло в дверях, распахнутых в сени, чьё-то лицо, дверь скрипнула и плотно закрылась, кто-то вскрикнул: «А-ах!» - и вновь стало тихо.

Но это припомнилось позже. А в этот миг книжник был полон только одним желаньем: увидеть свою Пересвету, сказать ей два слова наедине.

Не видя ни мрачных боярских слуг, ни лохматых лютых собак, хрипло лаявших возле конюшни, не слыша скрипа дверей и топота ног за ними, он кинулся в сени и шумно, с размаху вошёл в полутёмный дом.

Прямо перед собой, посреди светлицы, он разглядел пугливую тень старухи.

«А-а… мамка! - решил он сразу. - Боярыню стережёт».

В комнате с маленьким слюдяным окошком горела лампада. Здесь был полумрак, и книжник после дневного света всё видел неясно, плохо. Но по испуганному движению старухи, по расстановке вещей в светлице он не умом, а чувством вдруг догадался, что надо идти в ту дверь… вон в ту, которая слева.

Едва не толкнув старуху, книжник быстро шагнул вперёд и в левом дверном проёме увидел двух женщин. Одна из них молча стояла возле угла большой домовитой печи, откинув назад по-бабьи покрытую голову.

«Значит, боярыня, раз голова покрыта!» - отметил книжник.

С ней рядом стояла стройная девушка в розовой, как заря, одежде. Книжник узнал её сразу: «То милая лада моя, Пересвета!» И тут же забыл и о мамке, и о боярыне, и о князе с дружиной, и обо всём на свете. Он видел лишь стройную, как берёзка, юную Пересвету, встал перед ней и глухо, хотя ему показалось, что он закричал, спросил с ликующим счастьем:

- А-а… вот ты где, моя лада?! Сзади вдруг тонко запричитала мамка:

- Ой, страхи! Убьёт нас боярин за то, что пустили чужого…

Но молодая боярыня приказала:

- Молчи!

И улыбнулась Даниле:

- Здрав будь, премудрый книжник… аль меня не узнал?

О том, что приехал князь с сыновьями, боярыня с Пересветой уже слыхали от прибегавшего в дом Сыча. Но о том, что в усадьбе первым появится книжник, никто из женщин не мог и думать. Вот разве лишь Пересвета…

Она о книжнике думала едва ли не каждый день. И сердце её наполнялось то жаркой надеждой, то тяжким горем: уехал с посольством - и словно умер! Как будто и нет его больше в мире: осталась одна лишь память, лишь образ его в душе…

Анастасия ещё печальней думала об Андрее. Но встреч она не хотела: к чему встречаться, когда у ней муж - боярин? Да и Андрей, как муж говорил ей часто, не нынче так завтра женится на другой: мать нужна его малым детям…

Боярыня с Пересветой по склонностям, по возрасту, по заветным сердечным тайнам были скорее подругами, чем старшей и младшей в семье: мачехе шёл всего восемнадцатый, падчерице - семнадцатый год. Одна от другой они ничего не скрывали. Не было дня, чтобы они, скучая в усадьбе, не говорили друг другу - одна о горе, другая о счастье. И если боярыня Анастасия была тиха и печальна, то боярышня Пересвета - вся в юной радости, в ожидании близкого счастья.

- Счастливая ты! - говорила мачеха тихо. - А мне вот легче в могилу…

- Не надо, матушка, не печалься! - ласкаясь, в слезах, просила мачеху Пересвета.

- Придёт весна, возьму я и кинусь в омут…

- Ой, что ты, моя былинка!

- Иль зелье приму… Пересвета сердито хмурила брови:

- Твой муж, он отец мне, а тоже его виню: зачем тебя взамуж младую взял? Он-то, батюшка мой, уже стар, а ты, моя матушка, мне ровесница…

- Мне он чужой, постылый! - с тоской признавалась Анастасия.

- Зачем же шла за него? Чай, ведали все, что люб тебе юный княжич…

- Княжич Андрей был люб, да я ему не люба…

- Ну, полно… тому не верю!

- Зачем же он сватов с посольством услал к заморской царевне? Не кто иной, как Данила твой, сватом его поехал в Царьград! Ох, княжич, - молила она в слезах, - за что меня так казнишь?

С чисто девичьей непоследовательностью Пересвета лукаво взглядывала на мачеху и не то о Даниле, не то о княжиче говорила:

- А я его помню: статный… ланиты розовы… очи влекущи, - забыть нельзя!

- Не растравляй! - просила Анастасия. - Ведь ныне я мужня жена, а княжич - сон тайный!..

И вот этот сон опять из мрака вернулся: стоит он, напротив, в обличье Данилы, «свата»…

Не в силах справиться с горем, боярыня вдруг спросила:

- Ну как, привёз ли невесту? Книжник не понял и промолчал. Она, задохнувшись, переспросила:

- Ответь: привёз ли ему невесту? Молчишь? Аль стыд разъедает очи?

- Кому я привёз? И чего мне надо стыдиться? - опять не понял Данила.

- Сосватал ли в греках невесту для княжича? Отвечай!

Она опять задохнулась, не зная, что делать дальше, и досказала:

- Вон из-за этого вышла я ныне за старого воеводу… Данила Никитич с недоумением произнёс:

- Нельзя уже было искать Константину невесту: хворь его поедала.

- Не Константину… Андрею! - не в силах сдержать обиду, вскричала Анастасия.

Данила Никитич понял.

- Таким я сватом не ездил. Меня ты коришь напрасно.

Анастасия в страхе закрыла глаза:

- Ты лжёшь…

- Душою клянусь, не лгу! Князь посылал меня с княжичем Константином в Царьград за зодчим и с письменами к царю о дружбе… о Киеве также, о многом ином. Но ради Андрея князь Юрий туда никого не слал. Княжич вдов, однако, невест не ищет…

Анастасия вдруг поняла, что Данила не лжёт. Она откачнулась от печи, беспомощно огляделась: хотела сказать: «Постой!» - но голоса не было, и боярыня только глотнула воздух да горестно поглядела туда, где за дверью стояла мамка.

- Ты честно сказал, что не ездил сватом для Юрьева сына Андрея? - с трудом ещё раз спросила она Данилу.

- Душой бессмертной клянусь! Да и не хочет теперь князь Юрий, чтобы вдовый Андрей взял иную жену, кроме как от своих же бояр. Он сам при мне Андрею про то сказал…

Боярыня медленно опустилась на пол. Закрыв ладонями рот, боясь закричать от горя, она глядела на книжника молча, радуясь и пугаясь.

- Так, значит, меня обманули, сказав: «Он сватов послал к царьградской невесте…»

- Кто так говорил, скажи? - рассердился Данила.

- Боярин мне говорил… ныне - муж мой.

- Змеиная ложь устами его водила!

- Ох, тяжко! - тихонько сказала Анастасия. - Как тяжко: ведь то боярин…

Не поднимаясь с колен, как будто кланяясь, она досказала:

- То он! И батюшка мой, когда не хотела идти я за старого воеводу. Оба мне говорили. А я лютой лжи их поверила…

Она заплакала, и только тогда Данила вдруг спохватился, что мчался сюда не ради боярского горя, а ради встречи со счастьем своим - Пересветой. Он, улыбаясь, взглянул на неё и, совсем осмелев, взял тонкую руку:

- Так здравствуй… Дозволь сказать тебе, что хочу! Со двора вдруг послышался быстро растущий шум.

Потом рванулась наружная дверь, ведущая в сени, и в светлом её проёме встала фигура огромного бородатого мужика. В одной руке мужик держал наготове большую дубину с шипами на толстом комле, в другой руке - нож. А сзади него, на крыльце и ниже, стояли ещё мужики - бородатые, злые, готовые к драке.