Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Я прежде сама убью себя, зверь нелюбый! Кучка толкнул её, потрясённо шагнул назад.

- Чур нас, глагол бесовский! - забормотал он, перекрестившись. - Безумная ты…

- От тебя, бес, и разума нет! - всё так же тихо, дрожа всем телом, сказала Анастасия.

Боярин перекрестился ещё раз. Даже ярость его пропала: впервые так страшно, так непонятно, безумно глядя в лицо одержимо сверкающими глазами, говорила с ним Анастасия. Сердце его будто вдруг раскололось. Пот высыпал, как роса, на жаркую шею.

- Ох, сердце моё терзаешь, что лютая гарпия! - еле выдавил он, облизнув сухие, спёкшиеся губы. - Ныне кричишь непотребство, заутро кинешься в омут…

- И кинусь!

Боярин, смолчав, задохнулся: выкрик Анастасии ударил его, как плеть. Он сильно шагнул к жене и рванул её на себя за тонкие, белые руки.

- Молчи, супротивница! - пригрозил он глухо. - Зря не гневи! Ибо час твой, видать, пришёл…

Но тут же, разжав ладони, он удивлённо взглянул на лицо жены и вскрикнул: закрыв ввалившиеся глаза, она упала ему на грудь. Потом, всё так же с закрытыми глазами, безвольно и странно попробовала оттолкнуться, но не смогла, бессильно обмякла и медленно, словно подбитая под ноги, сползла как-то боком и упала на пол.

Сразу опомнившись, Кучка кинулся к ней.

- Настасьюшка! - зашептал он в страхе. - Цветик мой… горлинка… лада!

На крик пришла Пересвета. С мамкой, с прислужницей-девкой она отнесла свою мачеху на постель, а боярин, не поднимаясь с пола, глядел им вслед, и ему казалось, что из его больного, старого сердца льётся последняя кровь на душу, на мозг - на горький остаток жизни…

Однако утром Анастасия встала. И когда в усадьбе опять появились князь и княгиня, она их встретила низким поклоном, просила отведать яств и вина. Только всё время руки, ресницы и губы её дрожали, и Кучка со страхом ждал, что вот-вот опять упадёт она с лёгким стуком возле стола на сосновый пол…

Боярин вместе с женой угощал гостей и на шутки Юрия складывал твёрдые губы в улыбку, а сам поджидал беду: неотвратимый приход Андрея. Ненависть к княжичу, старая злоба к князю, сознание вины перед женой - мешали Кучке дышать. И на всё, с чем князь к нему обращался, сводя разговор к усадьбе или боярским сёлам, лежащим окрест, Кучка ответствовал только:

- Нет…

Юрий не мог уехать домой ни с чем: нельзя было бросить дело, задуманное давно. В конце концов, не сделать ли так, как требует сын Андрей: посечь упрямого Кучку?

Но всякий раз на ум приходило:

- Нельзя. Попробую кончить миром. Недаром отец, Мономах, сказал в своём «Поученье»: «Ни правого, ни виноватого не убивайте». И он же учил: «Не имейте гордыни в уме и в сердце». Значит, надобно встать превыше своей обиды во имя важного дела!

До бешенства тяготясь угрюмым боярским упрямством, он сильно, нетерпеливо хватал щепотью свою рыжевато-седую бородку, трогал решительный крупный нос, тоже, как и боярин, хмурился на мгновенье, но сдерживал сердце и снова весело обращался к Кучке:

- Продай же усадьбу да сёла свои, боярин. Пусть встанет здесь новый мой город, во имя добра, как щит! Давно я его замыслил. Сам знаешь, что ныне поют уже стрелы над Окской поймой. Стучат уже копья в Московском устье. Звенят мечи вкруг нас недалече: племянник мой, киевский князь Изяслав, и брат его Ростислав Смоленский, а с ними Муромский Ростислав Ярославич, и Глеб Святославич Рязанский, и новгородские недруги наши - хотят нам горя! Готовы их рати пойти за Москву-реку, по нашим суздальским землям. Надо крепить Московское порубежье. Пора, боярин, пора! К чему тебе здесь усадьба? Не лучше ли, чем отдать её так врагу, соединить эту землю в руке единой… в моей руке, воевода? Продай же. Ответь. Реши…

Боярин твердил, угрюмо выслушав князя:

- Ты этого хочешь, княже, не оттого, что стрелы чужие грозят тебе отовсюду. Ты этим силу свою крепишь, дабы в уделе своём быть сильнее бояр. А может, сильнее бояр и в других уделах? Лукав!

- Но я прошу не ради себя, а ради общего дела!

- А наше боярское дело чьё?

- Ваше только. Своекорыстное дело!

Боярин слушал, хмурился и молчал. Наконец, пересилив стыд, он сказал с тяжёлой усмешкой:

- Добром ты усадьбу просишь… А княжич Андрей мне мечом грозит. Жену мою на позор и мой гнев обрекает. Ишь ходит - бледна… безумству душа подобна!

Не выдержав, Кучка всхлипнул:

- Знать, снадобьем опоил он боярыню… Видишь? Себя не помнит!

Князь мягко тронул красную руку Кучки:

- Она молода. Обойдётся. - И, вздохнув, с печальным упрёком добавил: - Поторопился выдать её за тебя Суеслав Ростовский. А ты поспешил жениться: стар ты, Степан Иваныч, для юной девы.

Боярин обидчиво дрогнул:

- Немногим тебя старее…

Но князь, улыбнувшись, ответил:

- Так я и живу со старой!

Порозовев от женской обиды, княгиня спросила его с упрёком:

- За что меня обижаешь? Князь весело досказал:

- О том, матушка, что на младых не гляжу! И вновь повернулся к Кучке:

- Младому младой и нужен. Вон сын у меня - Иванка, а дочь твоя - Пересвета… младым совместность - добро!

Боярин опять замкнулся и промолчал.

- Так что же? Ни так, ни этак? Ни в торг, ни на свадьбу?

Не отвечая прямо, боярин истово поклонился:

- Отведай еды моей скудной, княже!

Князь резко дёрнул бородку, крякнул и отвернулся.

- Ну, коли так, пусть так! - сказал он сердито. - Однако, боярин, помни: худо будет тебе и здесь. Как их ни останавливай, а начнут мои смерды сечь тут лес, орать с весны пашню, бортничать [22] Бортничать - брать мёд диких пчёл в дуплах и лесных колодах. по твоим лесам…

С особым значением он прибавил:

- Андрейшу строить город пришлю… Кучка быстро ответил:

- Тогда я с Настей в Суздаль уеду.

- Вотчину так и так не продашь? И Пересвете не дашь с приданым?

- Нет. В приданое с Пересветой тоже не дам: самому сгодится. Лучше ты сам продай мне княжий посёлок на сей реке…

Князь шумно встал:

- Спасибо за хлеб да за соль. От двери он обернулся:

- Меня ты ещё попомнишь! - и вышел вон.

Охранная княжья дружина стояла в посёлке три дня, дожидаясь прихода главной бойцовской рати. За эти три дня зима укрепилась. Мороз, как ловкий кузнец, заковал в свои панцири сильную воду Москвы-реки. Густо лёг снег. Всё стало вокруг нарядным и тихим: на землю спустился мир.

Греясь возле костров, разминая наутро иззябшие и затёкшие от неудобных ночёвок ноги, воины князя кричали:

- Ого-го-о!

Снег от этого сильного и весёлого крика вспархивал с веток и долго сверкал и кружился, подхваченный ветром, облитый румяным солнцем.

- Вот и опять зима к нам на Русь пришла! - говорили, невольно любуясь прелестью мира, добрые люди.