Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

Данила вначале подумал, что князь сказал так от горя. Но двоедушие было в крови Святослава, и он повторил со злобой:

- Да, это ты не сберёг бесценную жизнь Иванки. Недаром жалел ты врагов, смолян. Не ради ли их остудил Иванку? Пускай же князь Долгорукий про это про всё узнает, хоть мне всё равно беда…

Святослав опять разорвал одежды и кинулся в снег лицом, понося Данилу.

Гонец помчался от рати на Суздаль в этот же день, увозя письмо Святослава. Письмо то было в слезах, и князь Долгорукий растроган был им безмерно. Он написал Святославу ответ, полный слов утешения и добра.

Ответ был таков, как будто у Святослава, а не у Юрия и Елены скончался сын!

В том же ответе князь повелел послать виноватого книжника в Суздаль для спроса и кары…

Княжичи - братья Борис и Глеб - положили холодное тело Иванки в сани, закрыли его парчой и тронулись в путь - на Суздаль.

Они провезли Иванку по льду безмолвной Москвы-реки до посёлка и всю дорогу держались с Данилой так, будто и он был покойник или же незаметный гридень [32] Гридень - «младший» дружинник князя. , а не прославленный воин и мудрый книжник…

В московском посёлке печальный поезд с телом Иванки стоял одну только ночь, и Даниле не удалось повидаться с боярышней Пересветой. Он лишь успел на рассвете пробраться тайком к усадьбе. Однако подняли вой собаки, послышался грубый голос Багана, - и книжник вернулся к ночлежной избе в посёлок, как птица в тесную клетку.

Так и ушёл он с телом Иванки в Суздаль, не рассказав Пересвете о лютой своей беде.

А он уже знал, что беда не минет. Недаром князь Святослав оболгал его перед ратью, а в тайном посланье - и перед князем. Недаром Борис и Глеб следят за ним, как за вором. Не сможет княгиня Елена простить Даниле погибель второго сына. Не будет и князь внимать его оправданьям…

Данила в своих опасениях не ошибся: князь встретил его свирепо.

- Ты дважды принёс мне горе, - со злобой сказал Долгорукий Даниле, предав Иванку земле. - Вначале ты не сберёг в пути Константина. Теперь же ты дал Иванке простыть в походе. Ты там не подумал о княжьем сыне. А может, нарочно ты сделал так? Князь Ольгович пишет: жалел смолян… Но, может, сделал ты так оттого, что прочил я для Иванки боярышню Пересвету? Я слышал, ты сам надеялся сватов заслать к боярину Кучке…

Князь подождал, испытующе глядя в глаза Даниле, потом зловеще закончил:

- Ты был непочтителен к Святославу, как до того к патриарху в Царьграде. Давно уж наполнен ты злой гордыней. Я вижу тебя и знаю: ты в мыслях хулишь и князя, и всех богатых. О доле бедных печёшься? Ну что же, иди отсюда бедным и сам: беру у тебя те земли и те дары, которые дал я тебе за битвы и книг разуменье! Иди отсель наг и бос в Белоозёрье, в тот монастырь, что построил я в честь рожденья покойного ныне Иванки!

Князь прослезился:

- Вот, в честь рожденья его построил, а в честь его смерти гоню в те края тебя. Иди же туда, иди!..

В душе Данилы кипели горечь и злоба: он был невиновен в смерти Иванки. Тот сам не берег себя, а советов чужих не слушал. Но князь был разгневан, а возле упрямого князя гневно и молча стояла заплаканная княгиня. И книжник видел, что это не князь, а княгиня его отсылает к нищим. Это она, гречанка, не может простить Даниле царьградской его гордыни. Это она корит его, как корил патриарх в Царьграде за лай попа-расстриги Ивана. Это она своим равнодушным к людям Руси, неправедным сердцем винит и за смерть Константина, хотя тот таял и до того, как льдинка под ясным солнцем. Это она, вытирая слёзы, винит теперь книжника и за смерть Иванки. А вспыльчивый князь, тревожимый горем Елены, палит себя лютым гневом. И нет у Данилы сил отвратить от себя беду…

Надеясь на правду, Данила сказал гречанке:

- Не погуби безвинно, княгиня! Я возрастом юн, но разумом стар, а душою честен. Не я виноват в том горе, ибо клянусь тебе сердцем…

Княгиня с внезапной злостью вскричала:

- Молчи, губитель и суеслов! - И из её вдруг вспыхнувших и опять погаснувших глаз покатились частые слёзы.

Данила замолк, бледнея. Потом с последней надеждой вновь повернулся к князю:

- Помилуй, князь милосердный. Я много сражался на поле брани за честь твою и за славу. Вот раны от этой последней битвы. Секли меня - я не дрогнул…

Но Юрий сказал ему только:

- Прочь!

И книжник медленно вышел.

Данила знал, что не смерть Иванки, а ложь Святослава и ненависть князя к вольному строю мыслей были всему виной. Князь ненавидел людей, подобных Даниле, больше, чем Изяслава или врагов-бояр. Для него было горше бесчестья, когда непокорный Смоленск или Новгород, соглашаясь в былые годы принять Ростислава Юрьича князем, теперь писали о своих условиях Долгорукому так:

Ему же хотелось судить без веча; волости раздавать по личной, собственной воле; бояр лишать их земли, а всякого, кто припомнит про вольности или захочет во имя «низкого люда» помыслить о князе худо, того лишать живота и чести. И то, что Данила, преславный книжник и воин, пошёл по худой дороге, теперь показалось князю таким безмерным кощунством, которое было достойно особо тяжёлой кары.

Князь повелел, под видом воинской службы, отправить Данилу на север, в глухой Белоозёрский край своего удела.

Он запретил ему думать о чём-либо кроме вины своей и тяжёлого покаянья.

Он приказал отнять у него «дворы», пользуясь тем, что отец Данилы при жизни был нелюбим в уделе и ныне бояре за сына не заступились…

Данила стал сразу нищ и бессилен. Он стал, как раб у старого господина, зависим от княжеских слуг. Один лишь раненый отрок Кирька да сильный воинский конь, купленный книжником после того, как прежнего загубили в сече, остались верны Даниле.

И книжник поехал на верном коне из Суздаля в Белоозёрье, томимый тоской о воле и Пересвете.

Медленно, в горьком молчанье ехал он в ссылку на север. А мимо - текли леса, наполненные свободным, но злым зверем; проплывали поля и снежные луговины вдоль скрытых морозом рек; пробегали тёмные поселенья княжеских или боярских людей.

То проходил пред его глазами самый северный край любимой, милой Руси…

О ней тужил Данила Никитич. О ней он думал в чужом Царьграде. О ней он болел, уезжая в сечу. Во имя Руси хотел постоять за правду. И ехал он в ссылку гордо: пусть злобен князь и слепа на правду княгиня, зато сам книжник честен и милостей ждать не будет!

Мысли книжника о добре для милой Руси были ещё туманны. Они пока очень смутно бродили в его сознанье. Он ещё точно не знал: во имя чего выходить ему в битву жизни? Что взять на щит, какие слова написать на стяге?