Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)

- Не ищем здесь, прячемся, - сказал Дулеб. - Предупредила нас чистая душа, чтоб не оставались там, где были. Да и убийцы названы. Теперь нужно идти по их следу. А следа не ведаем.

- Не ищите следа, ежели хотите получить мой совет. Ищите тех, кому от этого корысть.

- Надлежит нам показать, что князь Изяслав чист перед богом и людьми. Вот.

- Разве он князь?

- А кто же?

- Празднословный забияка. Да ты его лекарь, потому мне лучше замолчать.

- Лекари привыкли смотреть правде в глаза.

- Я уже сказал тебе всю правду.

Дулеб записал: "Человек должен жить потребностями. Первейшая потребность - правда".

На другой день утром они с Иваницей поехали на киевский мост через Днепр. Воевода Мостовик, весь в жёлто-зелёной седине толстых, словно снопы, усов на понуром лице, человек, поставленный, кажется, ещё князем Владимиром Мономахом, во времена которого сооружён этот дивный мост, выслушал посланцев Изяслава, которым крайне необходимо было знать, кто проходил по мосту из Киева в тот день, когда был убит князь Игорь; выслушал внимательно, долго молчал, а потом сказал совершенно некстати:

- Лепо, лепо.

- Вот уж! - не выдержал Иваница. - Мы ему про смерть в Киеве, а он нам: лепо.

Воевода велел оседлать себе коня и поехал с посланцами к мосту, где стояли два охранника, люди неопределённого возраста, зато с новыми и острыми уже с первого взгляда топорами на длинных ручках и с глазами тоже острыми, как лезвие топоров.

- В ту пятницу кто стоял? - спросил воевода Мостовик, делая ударение на слово "ту", ибо тут, видимо, запомнилась пятница убийства киевского и уже будет отличаться среди других пятниц ещё довольно долго, если и не всегда, пока стоят над мостом поставленные киевским князем воеводы.

- Никита стоял, - сказал один из охранников, кивая на своего товарища, который не рвался открываться перед воеводой, ещё не ведая, зачем Мостовик допытывается.

- Лепо, лепо, - пробормотал Мостовик и кивнул Дулебу на Никиту: Вот.

Дулеб спросил охранника, не мог бы он сказать, кто в тот день перешёл через мост, да и не перешёл, быть может, а перебежал, удирая, перепуганный или просто смущённый, подгоняемый нетерпением.

- Да ты кто? - полюбопытствовал Никита, придавая своему острому глазу выражение хитрое, вовсе не предполагавшееся в таком, казалось бы, верном воеводском слуге. Ибо не всегда, вишь, обшарпанность внешняя свидетельствует о том, что и душа у человека столь же ничтожна.

Дулеб сказал, кто они с Иваницей и какое дело возложено на них.

- На каждого, почитай, что-то возложено, - промолвил Никита, - и каждый несёт своё. Ваше дело искать, а моё - стоять. А уж что там мимо меня идёт, мне всё равно. Лишь бы мыто платило для нашего воеводы. Да вело себя смирно. А иначе я уж покажу, что у меня есть топор…

- Так, добрый человек, - попытался как-то задобрить Никиту Дулеб, ты стоишь, и глаз у тебя зоркий. Пятницу тоже должен помнить, ибо в Киеве свершилось убийство вельми преступное, хотя, кстати, убийства все должны причисляться к преступным. Но это было слишком уж преступное. Ну так вот. Не помнишь ли - не пробегали в ту пятницу через мост два человека? Один из них должен был быть монахом, совсем ещё молод, и, говорят, умён на вид, а другой - отрок из воеводской дружины, оружен, наверное, и с разбойничьими глазами, а ты ведь забияк разузнаешь с одного лишь взгляда.

- Монах? - Никита почесал за ухом. - Монахи не бегают через мост никогда. Они ездят, и не верхом, а на повозке. И все что-то везут в монастыри. Понавозили туда уже, почитай, столько, что и не разгребёшь никогда. Может, и в ту пятницу проезжали через мост, разве вспомнишь такое.

- Разве не пишете, кто проехал? - спросил Дулеб.

Никита не понял, о чём его спрашивают.

- Пишете? А что это такое?

- Ну, заносить на пергамен всех, кто пройдёт и проедет!

- Дак это же грамоту, почитай, надобно знать, а у нас в Мостище никто не знает. Сам воевода наш не смыслит в грамоте. А уж коли воевода чего-нибудь не знает, то как же можем знать мы!

- Лепо, лепо, - пробормотал Мостовик, который насупленно прислушивался к разговору Дулеба с Никитой.

- А зарубки? - вмешался другой охранник. - Забыл ты, Никита, про зарубки?

- Зарубки? - Дулеб повернулся к тому, потом снова - к Никите. - Что это?

- А вот.

Никита взял белый вербовый кол, прислонённый к поручням моста. Кол был испещрён глубокими зарубками, сделанными ножом.

- Это для нашего воеводы. Идёт пеший по мосту - для него узенькая зарубка, для конного - широкая. А для повоза - крестик. Наш воевода должен знать, сполна ли содрали мыто с каждого. Ибо это же, почитай, глупые люди могут думать, будто мост поставлен, чтобы они переходили да переезжали через Днепр. Мост поставлен, чтобы драть мыто для нашего воеводы. Да для князя, да ещё для кого-то, разве ж я знаю…

- Лепо, лепо, - подтвердил воевода.

- Вот уж! - не смолчал Иваница. - Про мыто не забываешь, а на тех, кто идёт, едет, имеешь дырявую голову. Тебя же спрашивают: ехал или не ехал верхом монах в ту пятницу?

- А может, и ехал, да я забыл, - сказал Никита. - Тут такое дело, поехал - не вернётся, он мне не сват, а я ему не брат.

- Так ехал или нет? - твёрдо спросил Дулеб.

- Сказал, забыл, - стало быть, забыл. И с разбойничьими глазами разве тут один человек за неделю проезжает! Как дружинник, так и забияка. А ежели едет их десять или двадцать, тогда десять или двадцать забияк. А только тут они смирные у нас, потому как крикнет да как взбудоражится наше Мостище да как прискочит наш воевода с отроками!..

- Лепо, лепо, - сказал воевода и уставился на Дулеба своими серо-зелёными усами, будто спрашивая без слов, чего ему ещё нужно на мосту.

Возвращались ни с чем.

- Корчму увидел я там, возле моста, - вздохнул Иваница, когда они уже поднялись на склон, по которому пролегал путь на Киев, - но не станешь же обедать на глазах у этого замшелого воеводы! Не мог он угостить княжьего посланца!

Дулеб молчал. Он всё больше убеждался в своей непригодности к делу, которое неведомо почему поручил ему князь Изяслав.

Обедали, как уже сказано, на дубовом пеньке хлебом, да луком, да мясом, запивали простой водой из глиняного жбана. Дулеб с Иваницей молчали, потому что ничего не выездили. Кричко тоже молчал, чувствуя, что у гостей сегодня неудачный день, а будут ли когда-нибудь более счастливые дни - тоже никто не ведает.

За обедом застала их Ойка.

Появилась она в хижине неслышно, словно дух. Минуту назад они были одни, а теперь уже и она рядом с ними, в своём странном козьем меху, длинноногая, посверкивает иконными глазами, в которых мечутся чёртики, супит густые брови, сросшиеся на переносице, отчего глаза кажутся ещё более глубокими, а тускло-золотистые россыпи веснушек на носу и на щеках кажутся такими неожиданными, будто кто-то только что дал их девушке поносить на короткое время.