Галина Романова - Иван Берладник. Изгой

Рядом с Юрием Долгоруким Изяслав видел сыновей. Вот Андрей - матёрый муж, широкий в плечах, благообразный с виду, но свирепый на поле брани и, как говорят, крутой нравом, если дело касалось непослушания. Вот неукротимый Глеб - в нём словно воскрес дух Ярополка Владимирича, именем коего половчанки до сих пор пугали непослушных детей. Вот Василько, хозяин Поросья. Ещё молод, но уже тянется вослед старшим братьям. Ещё один Юрьич сидит в Новгороде, другой - в Турове, а кроме них подрастают малые детки.

Поражение согнуло Изяслава Давидича. Сидя в палате с прочими князьями, он просил мира и называл себя подручником великого князя. Готов был на многое - лишь бы не лишали его Черниговского стола.

У Долгорукого был свой расчёт. От Святослава Ольжича он знал, каковы дела в роду Черниговских князей. Святослав Владимирич мал и юн, Изяслав стар, сыновей у него нет. Долго он не протянет, а Святославом можно вертеть, как угодно. Но покамест старик жив, надо привязать его к себе покрепче. И, выслушав речи Изяслава, Юрий улыбнулся открыто и тепло, как часто улыбался, ежели надо было для дела:

- Что-то ты не весел сидишь, князь Черниговский, брат мой! И речи твои печальны, словно на суд тебя вызвали!

- Ас чего радоваться-то? - вздохнул Изяслав.

- Ас того, что не держу я на тебя зла, - развёл руками Долгорукий, сразу став на вид вдвое толще. - Вот, зри, Ростислав Мстиславич. Давно ли мы с ним ратились, о Киеве спорили? А ныне сидит он со мной вместе, не враг, а союзник. Отец мой, Владимир Мономах, говорил, что не токмо мечом, но и добрым делом надо крепить Русь. На что нам лишняя ссора? Ты уже поклялся не искать Киева подо мной, потому как сила на моей стороне, и хочу я показать, что принял твою клятву и готов скрепить её нерушимым союзом.

- О чём ты говоришь, Юрий Владимирич? - нахмурился Изяслав.

- Слыхал я, что есть у тебя дочь Анастасия, - хитро прищурился Долгорукий. - А у меня есть сын Глеб. Молодец хоть куда, а одинок. Как думаешь, не оженить ли его на твоей дочери?

Изяслав сразу понял, куда ветер дует, но заупрямился для вида:

- Так ведь дочь у меня млада, неразумна…

- То ещё лучше - мужниным умом будет жить. Ну, по рукам?

- По рукам, - вздохнул Изяслав.

На другой день пили, празднуя помолвку, а вскоре в Чернигов поспешили сваты - собирать Анастасию Изяславну замуж за Глеба Юрьича. Свадьбу сыграли удивительно быстро - на Покров уже свезли молодых в Переяславль-Русский.

Зима началась мирно и спокойно - усмирённые, князья сидели по волостям. Бояре затворились в своих вотчинах, смерды запёрлись в избах - все ждали тепла. Юрий тешился охотой, скакал с Андреем по полям и лесам - ловил туров, оленей и кабанов. Но с неудовольствием всё чаще стал замечать, что Андрей отдаляется от него. То на охоте мелькнёт его недовольное лицо, то откажется приехать в гости на пир, сославшись на неотложные дела, а то сам долго не зовёт к себе отца. Стал сторониться и всех дел великокняжеских.

Перед самым Великим Постом Юрий вздумал наведаться к сыну Глебу в Переяславль. Как раз перед этим Глеб отразил нападение половецкой «дикой» орды, и Юрию хотелось выехать в степь между Псёлом и Ворсклой, поохотиться там, заодно повидать сына и побеседовать с ним. Половцев могли наслать и рязанские князья, которые, хотя и ходили под рукой Ростислава Мстиславича, всё-таки оставались самостоятельными во многих делах и по старой привычке недолюбливали великих князей. А посему надо было вызнать, что на самом деле творится в рязанских лесах, и, коли придёт нужда, послать туда войско.

В Переяславле встречала свёкра молодая Глебова ясена, Анастасия Изяславна. Она уже была тяжела и с гордостью носила округлое чрево. Долгорукий даже умилился, глядя на молодую княгиню. Можно себе было представить, как дрогнет сердце, когда он узнает о внуке… Про тех детей, что родила в Галичине его дочь Ольга, Юрий не думал и не знал.

Он возвращался в Киев успокоенный и ободрённый. Ехал берегом Днепра. В воздухе уже чувствовалась весна. Снег стал ноздреватым и слёживался комками, хотя сугробы ещё были высоки. Пройдёт немало времени, прежде чем появятся первые проталины - по всем приметам, быть поздней весне.

Хоть и был Юрий в летах, а и ему весна волновала кровь. Он предвкушал, как воротится домой, как обнимет жену Ирину, как ночью придёт к ней в опочивальню… Но радостные мысли померкли, когда заметил напряжённое лицо Андрея. Старший сын ехал, опустив голову и словно забыв, где он.

- Что невесел, сыне? - окликнул Юрий. - Аль затосковал?

Андрей уже несколько лет был вдов - жена булгарка померла третьими родами, подарив ему сына. Тот был совсем младенцем, матери не помнил. А Андрей после этого и кинулся в битвы, очертя голову. Так и кидался до сих пор. Но, видимо, время любые раны лечит.

- Твоя правда, отец, - промолвил он. - Что-то тягостно мне…

- Вот давно бы так! - обрадовался Юрий. - Что ж молчал так долго? У князя рязанского дочь подрастает. Мы её живо за тебя сговорим… Нечего сыну великого киевского князя и Мономахову внуку вдовцом столько лет ходить!

- Да не о бабах я! - с досадой воскликнул Андрей.

- А о чём же тогда?

- Тягостно мне тут… в Вышгороде! Чужое всё, не моё!

- Как это - «не твоё»? - Юрий даже покачнулся в седле. Тряхнул головой, указывая окрест, на заснеженные поля, на островки леса, на небольшую деревеньку, мимо которой как раз проезжал княжий поезд. - Твоя то земля! Ты - старший! Тебе после меня всем владеть! Прочие князья не в счёт! Ростислав только с его выводком да Ольжичи… Святослава-то я приручил, но у него три сына и сыновцы… Старшему палец в рот не клади. Но я тебя научу, как с ними управляться. Мономахов корень всех переборет!

- Так-то оно так, отче, да только не лежит у меня душа к Киеву, - признался Андрей.

Юрий опешил:

- Как - не лежит? Ведь Киев - наша вотчина! Великое княжение!…

- А в княжении том - разор и запустение! - Андрей вскинул руку, показывая. Неподалёку от деревеньки торчали в снегу остатки изоб - занесённые снегами сугробы на месте бывшей деревни. Та, если верить глазу, была раза в три больше жилой. Да и в жилой домишки были неказисты, кособоки и многие явно слеплены наспех. Такую деревушку, чай, и поганые обойдут стороной, побрезгуют. Жильё как вымерло - ни пёс не тявкнет, ни дверь не скрипнет. Только цепочки следов в сугробах и слабые дымки из-под стрех говорили о том, что под крытыми прелой соломой крышами теплится жизнь.

- Зри, отче, - продолжал Андрей. - Вон та деревня была велика и обильна, а ныне лежит в прахе. А новая мала и скудна всем!… Разве с этих смердов возьмёшь богатой дани? А Городец Остерский вспомни - как четыре года назад Изяслав Мстиславич его пожёг, так на том месте никто и не живёт более. И так по всей Киевской земле. Скудеет она, отче…