Вадим Полуян - Ослепительный нож

Евфимия собрала силы и протянула руку:

- Встань, боярин Иван. Он встал:

- Бог тебе воздай! Завтра едем. В пути будем становиться на станах, в крепких лесных и караул истых местах. А тебе - ей, ей! - Бог воздаст.

Наконец вырвались из леса. Езжалая дорога устремилась из просек широкой росчистью в голубую даль. А вдали замаячил шатровый верх, взгорбились хоромные крыши… Пафнутиева обитель! У Евфимии отлегло от сердца.

Мольбы Котова сопроводить в монастырь были поняты боярышней, как поиски несчастным подпоры в трудном пути. Крытая повозка, им нанятая, куда как скромна: никакой долготерп не снесёт её неудобств. Всеволожа слова не молвила: назвалась груздем, полезла в кузов. И вот на первом длительном постоянии, в селе Середокорытна, не доезжая Твери, где пришлось задержаться на целое нощеденство (перековка коренника, починка колесней), она случайно подслушала речи Котова на съезжем дворе. Говорил он с попавшимся встречь знакомцем, едущим в Новгород.

Оказывается, боярин Иван едет вовсе не в монастырь, а в свой, то есть бывший Евфимьин, кремлёвский дом. Не по скрытности это сказано, а взаправду, ибо взял поручение у приятеля к его московским родным. Боярышня пришла в замешательство, а после - в великий гнев. Тяжёлый был разговор, коего лучше не вспоминать. Условились, не заезжая в Москву, околёсно прибыть к Боровску. За Дмитровом же, ночуя в деревне Инобаш, Евфимия, дрогнув, проснулась от возни на дворе. В открытое оконце узрела: боярин Иван с возницей седлают Каурого из четверика. Опрянулась, выскочила, услышала: Котов решил от неё бежать! Новый встречный за вечерей поведал: подьячий Василий Беда, сын Фёдора Беды, изгоном привёз государю из Новгорода весть о смерти Шемякиной и пожалован за то в дьяки. «Боярин Иван за то же достоин наищедрейшего жалования!» - сообразила Евфимия. Он, оправдываясь, божился: не грешный соблазн подвиг на побег. Смалодушествовал, и только. Ведь от мира уйти, что руки на себя наложить. Желание благое, исполнение тяжкое… И вновь ехали к чудо-старцу Пафнутию. Далеко огибали притяженье Москвы. На всех постояниях, в деревнях Негуча, Черноголовль, Гордошевичи, Добратинская борть, Берендеева слобода, Евфимия, не смыкая очей, караулила подопечного. Сил не стало долее нести послугу. Наконец-то Пафнутиева обитель!

Перед ними высокий бревенчатый храм, воздымающий к Небу единственную главу над шатром. За ним - тесовые кровли служб из-за низкой дубовой стены и ворота с калиткой опять же под шатром, под увенчанной крестом главкой. Покоем и благостью веет от сих строений. Жить бы в такой тиши!.. А уединенье навек? Отреченность от мира? Оглянулась Всеволожа на Котова - грешный взор испуган!

У открытой калитки - четверо чернецов. Трое молодых, один старец. Белый, как лунь. Усы длинные, бородка короткая. Любовались, должно быть, речкой в травяных берегах, отражающей солнечное золото вечера, а за ней - хвойным лесом, тоже золотым, но таинственным, не откровенным, как речка. Узрели повозку, обратили внимание к покинувшим её путникам.

- Я… туда… не пойду! - Котов побелел, как саван.

- Я пойду! - заявила Евфимия. - Скажу, ищешь иночества.

- Пойди, - согласился он. - Мне ещё не в измогу. Сотрясаюсь борьбою внутренней. Ты пойди и скажи…

Боярышня направилась к старцам. Оглядывалась на Котова, дабы не отъехал внезапь. Он стоял, как каменный. Шаг за шагом внятнее становились голоса иноков. Расслышался ответ старца одному из учеников:

- Се человек, желающий стать монахом, дабы очиститься от пролитой крови.

- Чью пролил он кровь? - спросил инок. Старец сказал:

- Сей человек князя Дмитрия Шемяку отравою уби…

Евфимия решительно подступила и сложила ладони:

- Авва Пафнутий, благослови! - Получив благословенье, примолвила: - Воистину ты святой. Ничто перед тобой не сокрыто.

- О, дево, не вещай выспренне, - улыбнулся старец. - Юный Иоасаф Каменский из рода князей Заозёрских, зрящий свой скорый и ранний исход из жизни, - вот кто подлинно свят. Благодать, обитающая в нём, возносит юношу на крыльях молитв в селения райские. Однажды он созерцал Церковь первородных, о коей апостол Павел писал, как о торжествующем соборе во граде Бога живаго, о церкви первенцев, отмеченных небесами, средь сонма Ангелов и духов праведников, достигших блаженства. Видевший сие Иоасаф причастился там пищи Боговедения, стал чуждаться вещественной еды на земле, лишь по воскресеньям вкушает хлеб после приобщения Святых Тайн и сызнова постится седмицу.

Пока говорил Пафнутий, Котов сам подходил к нему.

- Отведи его, Косьма, - обратился старец к ученику. Евфимии же предложил: - Отстой вечерню в нашем храме Рождества Пресвятые Богородицы и ступай своим путём.

Когда Котова уводили, он бросил на Всеволожу прощальный жалобный взгляд.

Благовест к вечерне невесомой ангельской ступью пошёл окрест: воспарит и опустится, воспарит и опустится…

Евфимия вошла в храм. Богомольцев было немного. Предстоящие в основном - под куколями. Впереди, у правого клироса выделялись шёлковыми ферязями несколько удельных болярцев, да рядом с нею крестились и кланялись две странствующие монашки, сбирающие пожертвования.

Всеволожа под звуки службы отрешилась от преходящих дум, сосредоточилась, стала творить молитву:

«Рассуди меня, Господи, ибо хожу в непорочности и, уповая на Бога, не поколеблюсь. Искуси меня, Господи, испытай меня! Расплавь внутренности мои и сердце моё, ибо милость Твоя перед очами моими. Всегда в истине Твоей пребываю. Не сижу с людьми лживыми и с коварными не пойду. Возненавидела сборище злонамеренных, воспылала обличением к нечестивым. Омою руки в невинности, припаду к жертвеннику Твоему. Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными. Их руки в злодействе, десница в лихоимании. Избавь от них, Боже, и помилуй меня. Нога моя да стоит на правом пути! Господь - свет мой и спасение моё. Кого убоюся? Господь - крепость жизни моей. Кого устрашуся?..»

Служба подходила к концу. Вот старенький иеромонах прочитал Отпуст. Стали подходить ко кресту. Евфимия, как мирянка, постаралась примкнуть к болярцам. Один из них глянул на неё…

Сошла по шатким ступенькам паперти, блюдя осторожность. Увидела удельных - кучкою у калитки. По виду главный стоял наособь. Подняла взор, когда он преградил путь:

- Теперь-то не сомневаюсь, Евфимия Ивановна. Тебя вижу!

То был Василий Ярославич Боровский. Боярышня склонила голову и зарделась:

- Здрав буди, князь Василий!

- Не окажешь ли честь принять тебя? - несмело попросил Ярославич.

- Окажу, - улыбнулась Евфимия и последовала за ним.

Князь отдал людям коня. При нём не было кареты. Сам и окружение - вершники. Потому пришлось ему влезть в неказистую, пыльную с дороги котовскую повозку.