Вадим Полуян - Ослепительный нож

Перед клеткой взабыль стояли две сгорбленные старухи. Разглядывали её, аки зверя диковинного.

- Она! Вся, как есть, она. Чего зря болтать? - изрекла удоволенно Софья Витовтовна. - Кутузов меня переполошил: сам её не помнит, а Ростопча голову даёт наотрез - не она! Ох, этот Ростопча! Сорву с дурной головы рыжий чуб собственными руками.

- Отвори клеть, - попросила Мастридия. - Дай с ней поручкаюсь. Молодая! Сочная!

- Погоди, - окоротила Витовтовна. - Мне она ещё живою потребна. Будет увядать медленно, доколь не признается в лестливых чарах против своего государя. А я ежедень стану посещать её, наблюдать, как уходит из тела жизнь. Дьяк Беда поведал о нынешнем франкском короле Людвиге. Наивящих своих врагов заключил он в клетки. Еженощь навещает их [10] Речь идёт о короле Людовике Одиннадцатом. . Ты воткнёшь зерно в землю и глядишь то и дело, как росток набирает силу. Людвиг же наблюдает противное: приход смерти за шагом шаг. Уж до того занятно!

- Молчит! - скучнела Мастридия, не спуская глаз с Всеволожи.

- Говори! - приказала Софья Витовтовна. - Каким зельем улестила моего сына в Нижнем, что не может выкинуть тебя из головы, а?

Узница не проронила ни слова.

- Кутузов почёл её ведьмой, - поделилась великая княгиня со своею наперсницей. - Голень резали, стопу жгли - ни звука! Она боли не чует.

- Ишь ты! - удивилась Мастридия.

- Оттого я велела изготовить для неё клетку, - гордая выдумкой, сообщила Софья. - Ни катов не надобно, ни трудов. Муки зачинаются изнутри, растут сами по себе. Поглядим, потерпим!

- Приспешница-то её издохла враз, эта будет отходить медленно, - рассудила Мастридия.

- Станешь ли говорить? - обратилась Витовтовна к Всеволоже.

Евфимия не разомкнула уст. «Горислава молчала, и это её спасло», - заключила она, всем упорством преодолевая желание высказать прегнуснодейной старухе всё, чем больна душа.

Посетительницы, потоптавшись ещё, ушли, злобствуя и ворча.

Очень скоро заточница ощутила мучительность злого замысла. В отличие от помещённых в клетки зверей ей не давали ни пищи, ни питья. Не выводили по нуждам, не предоставляли посуды.

Пустая палата потонула в ночи, сызнова вплыла в день. Не появлялся никто.

Кажется, повечер ОНИ вновь возникли. Мастридия на сей раз опиралась на клюку.

- Дух от неё - ой-ёй-ёюшки! - проскрипела она.

- Ну! - воззвала Витовтовна. - Выверни душу наизнанку. Дьяка позову, всё запишет.

Всеволожа молчала.

Мастридия сквозь прутья просунула клюку, ткнула в бедро. Пришлось отползти. Однако старуха обошла клетку и ткнула сызнова.

- Прекрати, - попросила Софья. - У катов железа пострашней твоего, и то пользы не было. Время сделает своё дело.

Старуха не унималась, гоняла заключённую в клетке, как зверя, из угла в угол.

- Пардусиха! - восхищалась Мастридия.

- Не пардусиха, а змея подколодная. Тьфу! - отвернулась Софья.

Наконец дождалась страдалица их ухода.

Голод её не мучил. Мучили тошнота и слабость. Встряхнуться, собраться с силами не было никакой возможности. Лежала, скрючившись, неволею покорялась сну.

Воспоследовали новые посещения наблюдательниц её мук. Но глумливые посетительницы уже почти не ранили глаз и ушей заточницы. Какие б рожи ни строили, что бы ни изрекали, ей было всё едино. Болели лишь те части тела, куда попадала клюка Мастридии. Однажды достигли слуха обеспокоенные глаголы Софьи Витовтовны:

- Надо что-то переменять. Она окоченеет в безмолвии.

- Травку знаю, - вкрадчиво предложила Мастридия. - Выпьет - всё, что спрятано в душе, выложит, как на блюде.

- Тьфу, твоя травка! - не обрадовалась великая княгиня. - Хочу слышать от этой твари не то, что у ней в душе, а то, что у меня в голове.

Удалились шаркающие шаги, и вновь свело с ума одиночество. Нет руки вызволения, нет пособа отсюда вырваться. Стало быть, тщетны старания аммы Гневы, бессильна заступа Дмитрия Красного. Василиус или неведок случившегося, или же соучастник тайный. Осей боится подойти с крохой хлеба, с глотком воды, за ним не иначе глаз да глаз.

Всеволоже вспомнилась курица. В Зарыдалье в пладенный час Пеструшка увязла по брюхо в навозной жиже. Нет бы барахтаться, крылышками махать, лапки вызволять. Застыла, бедная, уронила гребень. Ещё живая, а уже мёртвая. Евфимия в такой клетке, где крыльями не взмахнёшь, ног не распрямишь. Курица, да и только!

В очередное из утр дверь заскрежетала. Ужли опять старухи? Нет, не они. Всеволожа таращит очи. Вежды хоть перстами раздвигай - шире, шире… Нет, лгут глаза. Сон представляется явью. В палату вошли Василиус с Дмитрием Красным.

- Что я говорил? - возопил младший Юрьич.

- Вижу и не уверую, - мрачно молвил великий князь.

- Или ты не знал, господине, кто твоим именем в катские руки отдан? - вопросил Дмитрий Красный.

- Знал, брат, знал, - признался Василиус - Государыня матушка сказывала, будто бы Всеволожа… она… икону Богоматери похитила, что я из Галича вывез, когда изгнал оттуда твоего батюшку.

- Вольно было тебе святотатствовать, - упрекнул Дмитрий за давешнее. - Икона ещё при Донском явилась боярину Ивану Овину. В честь её храм сооружён, монастырь переименован Успенским.

- Икона исчезла из собора Пречистой, - пасмурно сообщил Василиус. - Матушкин духовник архимандрит Феодосии допускает, будто боярышня могла взять святыню, отдать Ваське Косому при их сретении в Новгороде Великом. Ну а тот отвёз в Галич. Вот и наряжено было разбирательство. Доиск как доиск.

- Эх, господине! - шумно выдохнул младший Юрьич. - Ты взгляни на нашу спасительницу в недавней битве. Это ли беспристрастный доиск? А духовника твоя матушка, видимо, по себе искала. Икона, как объявил наш преподобный игумен Паисий, едва оказалась на Москве, в ту же ночь неведомой силою явилась на прежнем месте, в галицком монастыре, в своём храме. Я готов просить преподобного: Паисий привезёт тебе список святыни, лишь покровительствуй нашей Успенской обители.

- Попроси, брате, попроси, - обрадовался Василиус - Встретим с колокольным звоном и крестным ходом. Отпустим с грамотой о всяческом бережении галицкого монастыря.

- Добро, господине, - согласился Дмитрий. - Перейдём же от мытарств высших к мытарствам низменным. Дозволь немедля доставить страдалицу в покойное место, где ей обеспечат уход и помощь.

- Ты ведаешь сие место, брат? - голос великого князя сменился к худшему.

- Не твой же дворец! - не сдержал упрёка Дмитрий Юрьич.

Властодержец подошёл к клетке.

- Слышишь ли меня, Евушка? Видишь ли? Открой очи, скажи слово, дай пасть к ногам.

- Оставь её, господине, - попросил Красный. - Боярышня больна, нас не чует.

Когда они уходили, Всеволожа расслышала вопрос Красного и ответ Василиуса:

- Где старший брат мой? Где средний?