Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины

— А остальные? — спросил Матфей, заранее страшась ответа.

— Их побросали в общие могилы — тех, кому вообще достались могилы. Но они приняли смерть бестрепетно, как Маккавеи, за что будут почитаемы вечно.

— Остался ли теперь в Риме кто-то из наших, или тамошняя церковь полностью уничтожена?

— Ну, раз нашелся единоверец, приславший нам это письмо, значит, убили не всех. Но, увы, спастись удалось лишь немногим.

— Их мученическая кончина будет способствовать умножению наших рядов, — со слезами на глазах сказала Иоанна. — Многие захотят узнать, что же это за вера, которая порождает таких героев.

— Вряд ли, если эта вера будет преследоваться, — возразил один юноша. — Люди, в большинстве своем, трусливы.

— А трусы нам и не нужны! — заявила Иоанна. — Пусть отсиживаются по углам.

— Нет! — подала я голос, вставая и обращаясь ко всем. — Разве сами мы не ведаем страха? Разве сам Петр не отрекался от Иисуса? Дело не в том, что мы герои, а в том, что вера помогает преодолеть собственную слабость и несовершенство. Поэтому я говорю: пусть приходят и трусы. Я сама труслива, хотя мне удается это скрывать.

— Павел тоже казнен, — выдал Симеон известие, которое приберег напоследок. — После стольких лет тяжбы его все же обезглавили в Риме. Тоже по приказу Нерона.

— Нет! — воскликнули разом несколько голосов.

Павел столько раз обманывал смерть, что казалось невозможным, чтобы она забрала его.

Десять лет назад иудейские ревнители благочестия потребовали его казни за то, что он, проводя христианские молитвенные собрания в храме, якобы оскверняет святое место неподобающими ритуалами. Однако он, воспользовавшись тем, что имел римское гражданство, доказал свою неподсудность синедриону и потребовал рассмотрения его дела римским судом. Дело тянулось, передавалось из инстанции в инстанцию, но в конечном счете дошло до императора. Увы, именно тогда, когда император обрушил свой гнев на христиан.

— Он всегда знал, что это может случиться, — вздохнул Матфей. — В его послании к Тимофею говорилось: «Ибо я уже становлюсь жертвою и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь». [83] 2 Тим. 4. 6–8 — Старик закашлялся. — Подходящая эпитафия. Хорошо бы и нам заслужить такую же.

Гонения оголяли общину, смерть забирала лучших из нас. Ушли Иаков Праведный, Петр, Павел. Кому предстояло стать следующим?

Казалось Симеон сегодня уже огорошил нас всем, чем только возможно, но нет, последняя новость, сокрушительная, как удар молота, исходила от синедриона. Симеон огласил его решение.

— Со вчерашнего дня в храме более не производятся жертвоприношения в честь императора.

Ежедневные жертвоприношения, не императору, но в честь императора, производились уже более века и символизировали признание еврейским сообществом верховной власти Рима. Каноны иудейской веры не позволяли совершать жертвоприношения человеку, но ничто не мешало почтить его, принеся жертву в его честь. Таким образом достигался компромисс. И вот…

— Алтарь пуст, — сказал Симеон. — Огонь жертвенника погашен. Сегодня там не совершалось ни жертвоприношений, ни молитв.

— Это война, — вздохнул Матфей.

— Да. Можно сказать, что мы — провинция Иудея — с сегодняшнего дня находимся в состоянии войны с Римом.

— Которая может закончиться только одним, — печально добавила я. — Только одним…

Мы преклонили колени и стали молиться. Мы оплакивали невинно убиенных Петра, Павла и прочих братьев и сестер наших в Риме и просили Господа пощадить Иерусалим, на который, как теперь было очевидно, надвигался пожар куда более страшный, чем тот, что опустошил город Нерона.

Итак, Петр принял мученическую кончину… Сколько он ни избегал смерти, она все же добралась до него. Как там сказал Иисус? «Состарившись, ты протянешь руки, и кто-то другой облачит тебя, и поведет туда, куда ты не хочешь идти». Да и сам Петр давным-давно видел во сне свою кончину. Они схватили его, притащили на Ватиканский холм и распяли. Как рассказывалось в письме, Петр умолял врагов предать его иной казни, ибо считал себя недостойным умереть той же смертью, что и Иисус. Палачи вняли мольбам праведника — его распяли на кресте вниз головой.

Петр — как же он изменился! К концу жизни в нем не осталось ничего от того речистого рыбака, которого я знала давным-давно, в своей (и его) молодости. Вера сделала его героем, подобным Маккавеям.

Это было куда большее чудо, чем все те чудеса Иисуса, которые так восхищали простодушных людей — хождение по воде, обращение воды в вино, умножение рыб и хлебов. Такого рода действия, хоть и впечатляющие, могли быть всего лишь дешевыми магическими трюками, но вот для того, чтобы превратить слабого и грешного человека в героя, мужество которого превосходит человеческие возможности, требовалось настоящее чудо.

В ту ночь меня преследовал кошмарный образ Петра, претерпевающего крестные муки: особенно запомнились ноги, белые, поскольку кровь отхлынула от них из-за того, что он висел вниз головой. Лицо мученика, напротив, побагровело, рот был открыт, из него вырывалось тяжелое, хриплое дыхание. Потом я провалилась в какой-то туннель, длинный и темный, как кишки.

После того как Иисус покинул нас, меня перестали посещать видения, и я испытала своего рода облегчение от того, что с ними, а значит, и с ужасными обязательствами, которые они налагали, покончено. Сейчас, на пятом десятке, я предпочитала полагаться на свою собственную веру и вдохновение.

И вот прошлое вернулось. Я проваливалась в темный водоворот сна, падала, не имея под собой опоры и тщетно пытаясь уцепиться за что-нибудь. Меня охватило смятение, ибо в первый раз за долгие годы краем сознания я ощутила, что переношусь в какой-то другой мир. В сокровенное, святое место.

«Место, на котором ты стоишь, есть земля святая!» И я знала, что это так.

И, подобно Самуилу, я ответила — не вслух, но мысленно, так, что это прозвучало в потаенных глубинах моего сознания: «Говори, ибо твоя служанка внимает тебе».

Падение продолжалось, и я безропотно ждала, ибо все эти годы научили меня терпению и повиновению. Должно быть, они изменили меня так же, как и моих собратьев, просто перемены, происходящие с другими, для нас всегда заметнее.

Наконец я достигла обширного пространства, залитого светом — не светом ламп и даже не солнечным, но сияющим так ослепительна что мне пришлось прикрыть глаза. Похоже, там собралось немало народу, но среди всех выделялась одна фигура, осиянная еще более ярким ореолом. Таким, что на нее невозможно было смотреть.

«…в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю; Бог знает, — восх ищен был до третьего неба». Так писал Павел, и теперь я поняла его. «Он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать». [84] 2 Кор. 12. 3–4