Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан

– Вот видите, Сергей Юрьевич, мы с вами родственные души – оба любим охоту, – сказал, усмехаясь, Семёнов, – ну, так что вы надумали, академик, молчать будем или расскажете нам что-нибудь интересное?

Петрович отлично знал этот последний порог терпения шефа, и спокойно приготовил свой волшебный небольшой чемоданчик с инструментом, который развязывал языки и не таким упрямцам. Новомодные в конторе сыворотки ему было применять запрещено.

– Прощайте, академик, – Семёнов кивнул Петровичу, – я сделал всё, что мог.

Поднялся и, насвистывая что-то из песни о Стеньке Разине, вышел из мастерской. Сотрудники, шпалерами стоявшие в коридоре, в мгновение ока превратились в каменные изваяния. Между тем, Петрович ловко вогнал в рот художника грязную тряпку, о которую тот вытирал свои кисти, защёлкнул на его руках наручники и спокойно, как опытный патологоанатом, достал из чемоданчика и разложил перед Абросимовым свой, отливающий хромом, инструментарий.

Это был хорошо продуманный и проверенный годами психологический ход. Слегка подумал, посмотрел на жертву и выбрал инструмент – отливающий хромом хирургический тесак для ампутации конечностей. Потом якобы задумался, положил его на место, и достал простенький небольшой аппарат, который был обмотан проводами.

– О, то ж, где у вас тут поближе розетка, товарищ академик? Петрович нагнулся, нащупал под столом розетку и вставил в неё вилку. Нужно сказать, что аппарат этот на удивление простенький и неимоверно эффективный он смастерил сам, только регулятор напряжения сделали ему по блату свои ребята из техлаборатории за литр хорошего армянского коньяка. Через регулятор этот проходили два провода, концы которых он крепил к голому телу подследственного липучками, иногда поливая их водичкой, для пущей эффективности процесса. А потом с шутками и прибаутками начинал допрос, постепенно увеличивая напряжение.

Аппарат работал, как часы. Сбоев почти не было. Иногда, правда, встречались терпеливые и непонятливые клиенты. Тогда Петрович заставлял их снимать брюки и крепил свои провода к самым нежным и уязвимым местам упрямцев. Результат, как правило, был положительный, для Петровича, разумеется.

– Ну, шо, академик, начнём сеанс восстановления памяти, очень помогает. Снимайте вашу пижамку.

Семёнов сидел в дальней комнате и рассматривал фотографии, которые были развешаны на стене.

– Надо же, вот семейка! – говорил он, глядя на фотографию. На ней были все участники этого «праздника» – сам Абросимов, Натали, Абраша и маленькая девочка, – не хватает только Фани для полного комплекта, – подумал он, да и девчонку тогда упустили, а зря, очень бы она сейчас пригодилась. Думаю, не нужно было бы Петровичу так надрываться.

Из мастерской, даже сквозь кляп, были слышны стоны Абросимова. «Ничего, – думал Семёнов, – расколется, отвезём его в хорошую клинику, сделают ему там пару уколов и забудет академик этот волшебный вечер. А квартиру опечатаем на это время, ребята здесь порядок восстановят».

Слышался периодически только голос Петровича: «Где плёнка, сука, отвечай!». Потом опять стоны художника… И вдруг наступила тишина.

В это самое время Петрович размышлял над тем, настала ли пора переходить к нижней части тела: «Ну, снимай штаны, народный художник, сейчас повеселимся!». И тут случилось невероятное. Сергей Абросимов уже почти потерял от боли сознание, и в какой-то предсмертной судороге изловчился и лягнул Петровича из последних сил в самое заветное место – мошонку. Потом, вскочил и, что было сил, ударил туда же ещё раз.

Вряд ли рёв, который последовал за этим был слышен на Лубянке, но Семёнов, как ошпаренный подскочил и побежал в мастерскую, но не успел. Ответный удар Петровича был такой силы, что Абросимова отбросило спиной к «охотничьей» стене. Полуметровый, отливающий перламутром, рог дикого вепря пронзил его насквозь и торчал из голого живота художника.

Семёнов прибежал в зал, когда всё уже было кончено. Генерал смотрел на академика, висевшего на роге, как бабочка в гербарии натуралиста, на Петровича и думал: «Это крах, значит так по судьбе положено». Но другая часть головы генерала искала спасительный выход и нашла его.

– Значит так, Петрович, – командовал он ошалевшими сотрудниками, – первое – быстро собрать все ценности, деньги и некоторые картины.

Первым бросился выполнять приказ шефа Сироткин, за ним, очнувшись от ступора, все остальные.

– Второе – звони своему главному бандиту по Москве… как его?

– Боря Черкесский, товарищ генерал, – промямлил Петрович.

– Короче, – продолжал Семёнов, видя, что Петрович «не въезжает» в его план, – все эти ценности и картины – будущие вещдоки для МУРа, усёк? Передашь всё своему Боре, или, как там его? И пусть сдаст нам двух своих шестёрок, при обыске у них всё это и должны найти. Передай своим бандюгам, что пацанов их мы отмажем, но позже. Быстро, десять минут на сборы!

Семёнов повернулся и резко пошёл к выходу. Часы у дверей пробили четыре утра. У дверей генерал повернулся и скомандовал, предельно чётко, будто продиктовал статью:

– Завтра, в утренних газетах, должно появиться сообщение об ограблении и зверском убийстве знаменитого художника. «Следствие идёт по следам преступников, они будут пойманы и наказаны по всей строгости советских законов».

Неожиданно повернулся к Сироткину.

– Вы всё запомнили, товарищ лейтенант?

– Так точно, товарищ генерал! Звонко отрапортовал Иван.

– Вперёд! Это очень важно. Сироткин пулей вылетел из квартиры.

– Петрович, собирайте цацки, уходим, – прорычал генерал.

Дора Шмидт, капитан убойного отдела МУРа, спала в кресле, свернувшись калачиком, как ребёнок. Последнюю неделю было много работы, она еле добиралась до дома, включала свой новый телевизор КВН с огромной линзой перед маленьким экраном, удобно устраивалась в кресле и через полчаса уже спала «мёртвым» сном.

Дора была сиротой, закончила школу при специнтернате МУРа два года назад, и её наставник и однофамилец Матвей Карлович Шмидт взял Дору к себе на работу в убойный отдел. Фотодело она изучала в специнтернате и владела им в совершенстве, чем очень гордился «Карлуша», так она его звала. А он в шутку звал воспитанницу «вещуньей», но чаще дочкой и на остроты молодых сотрудников отдела о «внебрачных детях лейтенанта Шмидта», только хитро посмеивался.

Ребята, особенно по началу, подтрунивали над «вещуньей», но после случая, когда Дора точно вывела их на матёрого убийцу, шутки прекратились, а когда её необычный дар сработал ещё несколько раз, коллеги её зауважали и стали частенько обращаться к ней за советом. Дора была красивой и статной девушкой и, конечно, пользовалась повышенным внимание мужского коллектива, каковым и был МУР. Но она была влюблена и уже почти два года встречалась с Глебом Перовым, который был замом у Карлуши.